Она и впрямь внимательно осмотрела все полотенце, словно пыталась осторожно вычислить, какие в нем скрыты затаенные угрозы.
— Держи его обеими руками, — посоветовал он. — Натяни его посильнее и держи натянутым, сосредоточься и не выпускай его из рук. Пока твои руки заняты полотенцем, ты не сможешь причинить мне никакого вреда.
Марти, скептически ухмыльнувшись, приняла полотенце.
— Нет, подумай сама, — продолжал Дасти, — ну что ты сможешь им сделать, кроме как шлепнуть меня по спине?
— Это принесет мне некоторое удовлетворение.
— Но при этом будет самое меньшее пятьдесят процентов вероятности того, что я выживу. — Марти, похоже, в чем-то сомневалась, и он добавил: — Кроме того, у меня есть фен. Только попробуй что-нибудь, и я тебе так надаю — всю жизнь не забудешь.
— Я чувствую себя такой дурой.
— Ты не дура.
Валет просунул голову в дверь и фыркнул.
— Голосование — два против одного, что ты не дура.
— Давай-ка закончим с умыванием, — мрачно прервала его Марти.
— Стань к раковине, повернувшись ко мне спиной, если считаешь, что так я буду в большей безопасности.
Марти послушно отвернулась к раковине, но закрыла при этом глаза, чтобы не видеть своего отражения в зеркале. Хотя в ванной было достаточно тепло, вся ее спина была покрыта гусиной кожей.
Взяв расческу, Дасти принялся расчесывать ее густые, черные, великолепные волосы под сильной струей горячего воздуха из фена, укладывая их на манер того, как это обычно делала Марти.
Все то время, пока они жили вместе, Дасти с наслаждением наблюдал за тем, как его жена ухаживает за собой. Она могла мыть волосы, красить ногти, накладывать косметику или втирать в кожу лосьон для загара, и всегда она подходила к любому из этих занятий с неуловимой, почти ленивой тщательностью, напоминавшей кошачьи повадки и исполненной очаровательной грации. Львица, уверенная в своей красоте, но не пренебрегающая заботой о ней.
Марти всегда производила впечатление сильной и стойкой, так что Дасти никогда не волновался по поводу того, как могла бы сложиться ее судьба в случае его безвременной смерти, например, во время работы на какой-нибудь крутой и высокой крыше. А теперь он волновался, и это волнение казалось ему оскорблением Марти, словно он жалел ее, а этого он не делал, просто не мог. Она оставалась слишком самой собой, Марти, для того чтобы вызывать жалость. И все же теперь она казалась тревожно уязвимой: эта изящная шея, эти нежные плечи, эта ложбинка вдоль спины и скрытый под ней хрупкий позвоночник… Дасти боялся за эту дорогую ему женщину до такой степени, какой никогда даже не мог себе представить.
Как однажды выразился великий философ Скит, любовь тяжела.
В кухне произошло нечто странное. Вообще-то странным было все, что происходило на кухне, но самым странным из всех оказалось последнее событие, случившееся как раз перед тем, как они покинули дом.
Во-первых, Марти, стараясь сохранять неподвижность, сидела на одном из кухонных стульев, засунув руки под бедра. На самом деле она уселась на руки, как будто была уверена в том, что, если им предоставить свободу, они схватят первое же, до чего смогут дотянуться, и швырнут в Дасти.
Поскольку ей предстояло сдать анализ крови и еще какие-нибудь анализы, она не должна была ничего есть с девяти часов минувшего вечера и до тех пор, пока доктор не разрешит ей прекратить пост.
Она была расстроена тем, что им пришлось находиться в кухне, пока Валет уплетал свою утреннюю трапезу, а Дасти пил стакан молока и ел пончик. Нет, она не завидовала им.
— Я знаю, что спрятано в этих ящиках, — взволнованно сказала она, имея в виду ножи и другие острые предметы.
Дасти игриво подмигнул.
— Зато я знаю, подо что ты спрятала руки.
— Черт побери, ты не мог бы относиться к этому посерьезнее?
— Если я начну так себя вести, то мы оба, пожалуй, очень скоро прикончим сами себя.
Марти еще сильнее нахмурилась, но тем не менее про себя признала мудрость слов мужа.
— Ты пьешь свое молоко, пожираешь пончик с кремом… Не похоже, чтобы ты намеревался сделать харакири.
— Я считаю, что самый верный способ для того, чтобы прожить
— А что, если завтра они скажут, что самая здоровая диета для тебя — это чизбургеры с жареной картошкой?
— Тогда я буду есть фальшивый сыр из соевого молока и сырую проросшую люцерну.
Споласкивая стакан, он повернулся к Марти спиной. Она резко окликнула мужа: «Эй» — и он сразу же повернулся к ней и так и стоял, вытирая стакан, так что у нее не было ни малейшей возможности подкрасться к нему и нанести смертельный удар консервной банкой со свининой и бобами.
Они просто не могли вывести Валета на его священный утренний променад. Марти наотрез отказалась оставаться в доме одна, в то время как Дасти отправился бы на прогулку с собакой. А если бы она отправилась с ними, то наверняка вся извелась бы от смертельного страха, что может толкнуть Дасти под проходящий грузовик и засунуть Валета под электрическую газонокосилку какого-нибудь садовника.
— Во всем этом есть одна чертовски забавная сторона, — вдруг сказал Дасти.
— В этом нет ничего забавного, — мрачно возразила Марти.
— Скорее всего, мы оба правы.
Дасти открыл черный ход и выпустил Валета в огороженный задний двор, где собаке предстояло провести утро. Погода была прохладной, но не холодной, дождя не обещали. Он поставил полную миску с водой около двери и повернулся к собаке:
— Делай свои кучи, где хочешь, я потом за тобой уберу, только не считай, что это новый порядок.
Он закрыл дверь, запер замок, посмотрел на телефон, и тут-то и случилась эта странная вещь. Они с Марти заговорили одновременно, перебивая друг друга.
— Марти, я не хочу, чтобы ты неправильно меня поняла…
— Из всего мира у меня надежда только на доктора Клостермана…
— …Но мне кажется, что нам действительно следует подумать…
— …Но результаты анализов могут быть готовы только через несколько дней…
— …Узнать еще одно мнение…
— …И насколько я ненавижу саму эту мысль…
— …И не второго терапевта…
— …Думаю, что нужно качественно определить мое состояние…
— …А специалиста…
— …Психиатра…
— …В области тревожных состояний…
— …С большим опытом…
— …Кого-то вроде…
— …Мне кажется, это мог бы быть…
— …Доктор Ариман.
— …Доктор Ариман.
Они одновременно произнесли это имя и, разинув рты, уставились друг на друга в наступившей тишине.
