Капитан Пушистик, храбрый плюшевый медвежонок, не позволяющий чудовищам по ночам вылезать из стенного шкафа и пожирать детей, делил больничную кровать с Энни. Пожалуй, это задание было самым трудным за всю его карьеру.
Когда мы приехали, наша дочь спала. Всегда усталая, она много спала в эти дни. Слишком много.
Хотя Энни понятия не имела, на какой тонкой ниточке висела жизнь её матери одиннадцатью месяцами раньше, историю кулона-камеи она знала: он пережил пожар и висел на шее матери, когда та лежала в палате интенсивной терапии, она попросила кулон. И теперь он висел на её шее.
Моя прекрасная маленькая Энни превратилась в её тень, с серой кожей, хрупкими волосами. Глаза прятались в чёрных кругах, губы побелели. Выглядела она как крошечная старая птичка.
Ни журналы, ни телевизор, ни вид из окна меня не интересовали. Я не мог оторвать глаз от дочки, мысленным взглядом видел, какой она была и снова могла стать.
Мне не хотелось отворачиваться от неё или покидать палату, из страха, что по возвращении мне уже не удастся посмотреть на Энни, только на её фотографии.
Её несгибаемая душа, мужество, с которым она переносила болезнь и боль, поддерживали меня. Но мне требовалось нечто большее, чем поддержка. Я хотел увидеть её поправившейся, весёлой, полной жизни. Хотел увидеть моего маленького сорванца.
Мои родители научили меня не просить у Бога каких-либо благ или привилегий. Наставить на путь истинный — да. Дать силы поступить правильно, тоже. Но не выигрышный лотерейный билет, не любовь, здоровье или счастье. Молитва — это не список «Дай мне». Бог — не Санта-Клаус.
И ещё они объяснили мне, полагаю, не дожидаясь моих вопросов, что нам дадено все необходимое. Мы должны иметь ум и мудрость, чтобы понять, какие силы и средства есть в нашем распоряжении, и мужество делать то, что должны.
В данной ситуации мы, похоже, сделали всё, что могли. И если бы её судьба была в руках Бога, мне бы, наверное, было спокойнее. Но её судьба, похоже, находилась в руках Панчинелло Бизо, и озабоченность не отпускала меня, кружила голову, жгла желудок, болью отзывалась в суставах.
Вот я и молил Бога оставить мне моего сорванца, просил Его убедить Панчинелло довести нашу сделку до конца, пусть даже веря, что я готов совершить дурной поступок, убить Виргильо Вивасементе.
Как будто Богу требовался калькулятор, чтобы рассчитать, чего больше в моих мотивах — добра или зла.
Пока я сидел рядом с Энни, обездвиженный тревогой, Лорри наполняла реальным содержанием нашу бумажную договорённость с Панчинелло. Звонила куда следовало, координировала действия больницы и тюремной администрации.
Когда Энни просыпалась, мы говорили о многом, о капусте и королях, о поездке в Диснейленд и на Гавайи, о катании на лыжах и выпечке, но не касались того, что происходило здесь и теперь, не заикались о том, что произойдёт, если…
Её лобик согрелся, но пальцы оставались ледяными. А запястья стали такими хрупкими, что, казалось, переломятся, если она оторвёт руку от одеяла.
Философы и теологи потратили столетия, обсуждая существование и природу ада, но я, сидя в больнице, знал, что ад существует, и мог подробно его описать. Ад — это потерявшийся ребёнок и страх, что найти его уже не удастся.
Чиновники, что больничные, что тюремные, во всём шли нам навстречу. Во второй половине дня Панчинелло Бизо уже привезли в больницу, в наручниках и ножных кандалах, в сопровождении двух вооружённых охранников. Я его не видел, мне лишь сказали, что он в больнице.
После проведения анализов стало ясно, что почка Бизо подойдёт Энни.
Операцию назначили на шесть утра.
До полуночи этого ужасного дня оставалось ещё несколько часов. Панчинелло мог передумать… или сбежать.
В половине девятого вечера отец позвонил из Сноу-Виллидж, чтобы сказать, что предсказание дедушки Джозефа исполнилось, только совсем не так, как мы ожидали. Бабушка Ровена прилегла поспать перед обедом и не проснулась, уйдя в мир иной в возрасте восьмидесяти шести лет.
Лорри против моей воли увела меня в коридор, чтобы Энни не услышала эту печальную весть.
Какое-то время я посидел на стуле в пустой палате, чтобы Энни не увидела моих слез и не подумала, что я оплакиваю её.
По мобильнику позвонил маме, мы поговорили о бабушке Ровене. Разумеется, смерть близких — это горе, но если жизнь была долгой и счастливой, а смерть пришла без боли и страха, то горевать слишком уж сильно — святотатство.
— Она ушла перед обедом, и вот это больше всего меня удивляет, — сказала мама. — Если б она знала, что должно случиться, она прилегла бы лишь после того, как мы бы поели.
Пришла полночь. И утро Дня благодарения.
Учитывая быстро ухудшающееся состояние Энни, операцию нельзя было откладывать ещё на день, поэтому в шесть часов она уже была в операционной.
Панчинелло не передумал, не сбежал.
Когда он пришёл в себя после операции, я навестил его. Он лежал, прикованный к кровати, под наблюдением охранника. Последний вышел в коридор, чтобы дать нам возможность поговорить наедине.
И хотя я знал, с каким чудовищем имею дело, мой голос переполняла благодарность, когда я сказал:
— Спасибо тебе.
Он одарил меня улыбкой кинозвезды, подмигнул.
— Не нужно благодарностей, братец. Я с нетерпением жду поздравительных открыток, сладостей и детективов… и ещё того момента, когда одного воздушного гимнаста с сердцем змеи расчленят заживо. Если, конечно, тебя устроит такой вариант.
— Да, твоё предложение мне нравится.
— Я не хочу ограничивать твоё воображение, — заверил он меня.
— Обо мне не волнуйся. Главное — выполнение твоего желания.
— Может, ты прибьёшь его гвоздями к стене, прежде чем примешься за него по-настоящему.
— Молотком гвозди в бетонную стену не вобьёшь. Нужен специальный инструмент. Я его куплю.
Он кивнул.
— Да, подготовиться нужно заранее. И прежде чем ты начнёшь отрезать у него пальцы и кисти, отрежь нос. Этот тщеславный, мерзавец очень гордился своим носом. Мне рассказывал великий Бизо.
— Хорошо, но, может, ты хочешь что-то ещё. Тогда я начну записывать.
— Это все. — Панчинелло вздохнул. — Господи, как же мне хочется при этом присутствовать.
— Я был бы только рад.
Энни прекрасно перенесла операцию.
В отличие от донора, почка не была ни безумной, ни исчадием зла и столь идеально подошла племяннице Панчинелло Бизо, что не возникло и послеоперационных осложнений.
Энни выжила, Энни расцвела.
И в эти дни она такая же весёленькая и шустрая, какой и была до того, как врачи выявили у неё рак.
Впереди у меня остался только один из ужасных дней, 16 апреля 2005 года. А потом меня ждала странная жизнь, без чёрных дат календаря, без будущего под дамокловым мечом. При условии, что я переживу этот день.
Часть 6