Гил попытался отвести взгляд, но не смог.
И безлицый человек помахал ему.
Невольно Гил помахал в ответ.
После этого безлицый человек исчез.
Постояв еще немного, Гил повернулся и пошел через сад неоновых камней, обратно от ярких цветов к белой границе парка, за которой начинался мерцающий камень улицы.
Когда он попал домой, ему пришлось снести торжество, устроенное отцом, чудовищное, изобильное торжество, где ничего не было упущено, с безумно дорогим примитивным оркестром, который играл на настоящих древних инструментах. Домашний робот-оркестр спрятали куда-то в шкаф. Собрались добрые две сотни поздравляющих и лизоблюдов, все в половинных или полных масках. Украшенная блестками мерцающая ткань мягко обтягивала их лица, но почему-то не могла скрыть — от Гила по крайней мере — звериной сущности, которая таилась в подлинном выражении их лиц и вырывалась из рядов Большого зала всего несколько часов назад.
Отец схватил его за руку выше локтя, пальцы впились как клещи. Словно скованного, тащил он юношу по комнате от одного гостя к другому — здесь его поздравляли, там похлопывали по спине.
— А вот, — сказал отец, — человек, которого ты должен узнать, хоть он и в маске.
Это был Фредерик, Гил сразу понял, хоть и не мог ясно разглядеть птичье лицо. Однако глаза не были прикрыты вуалью, и этого вполне хватило бы. Ибо они горели под воспаленными красными веками и сверлили его, выискивая уязвимые места. И все-таки не глаза первыми сказали Гилу, что это его учитель. Прежде всего он заметил ремешок. Даже сейчас, не на уроках, на светском приеме, злобный педант носил эту хищную кожаную полоску при себе, она петлей свисала с пояса его мантии, болталась у левого бедра, очень напоминая револьвер древнего ковбоя.
— Мои поздравления, — проговорил Фредерик, хотя было ясно, что слова эти идут не от сердца. Неискренность буквально капала с них, как змеиный яд.
— Благодарю вас, — сдержанно отреагировал Гил.
— Столп ничуть не напугал его! — сказал отец. Он ухмыльнулся, стиснув руку Гила еще сильнее. — Он уже входил в такой Столп, когда был совсем ребенком. Ты это знал?
— Нет, — сказал Фредерик.
— Зашел прямо внутрь! И это ему ничуть не повредило!
— Только сунул голову, — поправил Гил.
— Что?
— Я только сунул голову внутрь, отец.
— Все равно, — отмахнулся Великий Мейстро. — Все равно, для совсем еще ребенка…
— Как ты намерен устроить свою жизнь теперь, когда заслужил право на нее? — спросил Фредерик.
— Я еще не успел как следует подумать об этом.
Глаза вспыхнули ярче, впились глубже.
— Обучение других музыке, конечно, исключено. Разве что ты будешь учить игре на гитаре. Но это — ограниченное поле деятельности. Ты мог бы, пожалуй, заняться техническим обслуживанием.
Отец Гила поперхнулся.
— Поддерживать Башни и все прочие конфигурации в нужной форме и рабочем состоянии — достаточно благородная задача, — напомнил Фредерик, переводя пронзительный взгляд на Мейстро.
— Я думал, что мальчик может пойти в биологическую отрасль, — сказал Мейстро. — Он всегда проявлял способности к наукам, не относящимся к теории звука. Нам необходимы хорошие биологи, чтобы отслеживать новые направления мутаций у популяров и анализировать их.
— Или попробовать испытать свои силы в индустрии развлечений, — предложил Фредерик. — Работать в съемочных командах, которые делают игровые фильмы о популярах.
— Не думаю, — возразил Гил. — Но, по обычаю, я имею год на размышление. Так что не стану спешить.
— Конечно, конечно, — согласился отец.
— Конечно, — эхом отозвался Фредерик.
Гил заметил, что рука учителя потянулась к ремешку. Костлявые пальцы подергали жалящую кожу, словно та доставляла ему какие-то приятные ощущения.
Но наконец гости разошлись, и Гил остался наедине с отцом, стоящим у огнеимитационного камина, в котором за решеткой из мерцающей меди колыхались языки звукового пламени.
— «Der Erlkonig», — проговорил Гил и отпил глоток зеленого вина, которое лилось рекой весь вечер.
— Это просто песня, — сказал отец, явно испытывая неловкость.
— Нет.
— Просто песня!
Лицо Мейстро казалось уродливой живой маской трупа, которого страх не оставляет даже после смерти.
— Я думаю, Владислович не понял Девятого Правила звука, — сказал Гил.
— Это ересь! — Мейстро подавил в себе гнев и тоже выпил вина, но вздувшиеся мышцы шеи противоречили его показному спокойствию. — Девятого Правила не существует.
— А Столп? А страна за ним?
— Звуковая конфигурация. И ничего более. Как все прочие звуковые конфигурации.
Ненастоящее пламя потрескивало, распространяя холод.
— Тебе известна история Столпа, отец?
— Он создан в качестве заключительного испытания для ритуалов Дня Вступления в Возраст, чтобы…
— Нет. Я в этом сомневаюсь.
Отец залпом допил вино, схватил другой стакан, наполовину пустой и выпачканный синей губной помадой.
— Создан в качестве заключительного испытания каким-то мастером, который думал…
— Владисловичем. Он сам создал Столп, но это тщательно скрываемый факт, забытый за прошедшие столетия — или почти забытый. Вот это, я думаю, истинная правда. Владислович пытался овладеть Девятым Правилом звука, Девятым Правилом всего сущего. Назовем его бессмертием. Но он не сумел победить Смерть. Она победила его.
— Заткнулся бы ты! Об этом лучше помалкивать.
— А что скажешь об исследователях, которые не вернулись оттуда?
— Не было никаких исследователей. Все это — детские сказки. За Столпом нет никакого мира, просто иллюзия.
— Легенды говорят, что исследователи были настоящие.
— А я говорю — сказки!
— Почему мы не посылали других исследователей? Почему боимся того, что там, за Столпом?
— Теперь у тебя будет собственная комната, — сказал Мейстро, пытаясь переменить тему.
— И тем мы доказали бы, что чтим отвагу Владисловича, пусть даже он не сумел овладеть Девятым Правилом, что воздаем ему честь попыткой повторить, хотя бы в меньшем масштабе, сделанное им, ибо он сам был одним из тех, кто не вернулся с другой стороны Столпа, одним из исследователей, которые…
— У тебя будет собственная комната и собственный сенсоник, — гнул свое Мейстро.
Синяя помада частично стерлась со стакана и теперь окружила его губы гротескным кольцом.
— Сенсоник?
Гил слышал это слово раньше — его всегда употребляли в некоем мистическом смысле и всегда как предмет, существование которого отрицалось в присутствии детей. Но он больше не был ребенком ни в каком смысле этого слова.
— Ты увидишь. Скоро увидишь. Он придает жизни настоящую цену, Гил. Ради него стоит жить.
— Даже зная о «Короле эльфов?»
