Силач сидел в развалинах западного крыла, бросая камешки в пруд, который прежде был плавательным бассейном; сюда часто ходили люди, нормальные люди, — еще до войны, до музыкантов, четыре сотни лет назад, в двадцать втором столетии, когда отличия от нынешней жизни были многочисленны и дивны.
Округлый камешек запрыгал по воде, ударившись о нее четыре раза.
А теперь лужа эта была голубым глазом в белых мраморных руинах павильона, который когда-то укрывал бассейн. И единственные ее постоянные посетители — несколько желтых и зеленых ящериц. Величественная красота покинула бассейн, когда он стал всего-навсего местом, где летом плодятся комары, в теплое время, когда они могут пробраться через трещины потолка к сырым ямкам среди мусора, во влажной тени.
Следующий камешек коснулся воды три раза и утонул, булькнув…
Силач разглядывал осветительные панели на потолке, горевшие все четыре века после войны, потому что в этом квартале источник энергии не был поврежден. Они продолжали гореть — и, наверное, будут гореть вечно, — давая свет, даже когда здание, освещаемое ими, превратилось в заваленную мусором зону несчастья. Люди умели хорошо строить в те дни, когда наука была не просто волшебством, в которое превратилась сейчас для Силача и его породы. Они строили почти так же хорошо, как музыканты…
Раз, два, три, четыре, пять — бульк…
«Можно ли, положа руку на сердце, уверять, что музыкантов удастся свергнуть? Если мы даже не начинаем понимать, что заставляет функционировать эти светильники или что заставляет до сих пор действующих роботов-докторов лечить болезни… если даже эти вещи для нас тайна за семью печатями, то как же удастся нам постигнуть и опрокинуть могучие Башни музыкантов? Сможем ли мы перевернуть весь мир с помощью одного-единственного мальчика?»
Раз — бульк…
«Да, черт побери, сможем! Прыгун умер не напрасно. Когда мы сможем отправить нашего мальчика в Башни…»
— Вот ты где, — сказал Дракон, высунув голову с редкими чешуйками из-за угла пола разрушенного коридора. — Ты что, прячешься в этом распроклятом месте?
— Если бы я захотел спрятаться, ты бы меня не нашел.
— А что ж ты тут делаешь?
— Бросаю камешки в воду. А что, не похоже?
— О-о, так ты размышляешь, да?
Дракон устроился рядом, присев на корточки, согнутые колени задрались к груди, когтистые ступни зарылись в мусор, лоснящиеся предплечья сложились на коленях. Он подобрал горсть камешков и начал подбрасывать на ладони. Попыхтел.
— Ладно, если ты тут просто так сидишь, в грусти, меланхолии и всякое такое, толку от этого немного. Так что я вполне могу сказать тебе о том, о чем собирался сказать.
Силач подождал и, не услышав объяснений, спросил:
— И о чем же это?
— О Незабудке, — небрежно бросил Дракон. — Старая Воробьиха говорит, будто ей время подходит…
— Что?!
— У нее вот-вот начнутся роды. Я пытался изложить это помягче, исподволь, но ты мне всю игру испортил.
Силач встал и полез вверх по склону из битого и раскрошенного мрамора; мышцы на толстых руках перекатывались еще заметнее, чем у его брата Прыгуна, когда тот взбирался на здание «Первого Аккорда». Значит, ребенок вот-вот родится. Самое время. Еще немного — и было бы слишком поздно, музыканты не поверили бы, что им удалось вернуть младенца, которого похитил Прыгун…
Дракон бросил горсточку камешков в воду и побежал следом за Силачом.
Глава 5
Он смог заснуть только перед самым рассветом, а проснулся через шесть часов, уже почти в полдень. Вкус во рту был такой, будто, пока он спал, туда забралась какая-то мелкая лохматая зверушка и сдохла. Все тело ныло, мысли беспокойно метались. Он вылез из-под одеяла, босиком пошлепал в ванную и уставился на свое вытянутое лицо с заплывшими глазами в трехмерном зеркале.
«Я — Гильом Дюфе Григ, — думал он. — Я Гил».
Трехмерное изображение смотрело на него, как другой человек, а не просто собственное отражение. И еще казалось, будто оно говорит: «Врешь. Ты не Гил. Гил умер прошлой ночью. Ты Гидеон[18].Тебе вообще не место здесь. Ты популяр».
Тогда Гил отвернулся от зеркала и решил не обращать внимания на свое отражение. Он закончил утренний туалет, потом оделся и пошел на кухню завтракать. Отец внизу, где-то в канцеляриях Конгресса, занимался делами города-государства. Мать ушла на встречу с другими женщинами — они там, верно, обсуждали свои сенсоники. Их клуб назывался «Сопереживающие». Теперь, впервые за все годы, он ясно понял, с какой целью они собирались. Женщины встречались, чтобы обмениваться воспоминаниями о сексуальных переживаниях и делать программы своих персональных сенсоников как можно разнообразнее.
Гил ограничился скромным завтраком, потому что не чувствовал особого голода. Но пища хотя бы вытеснила изо рта отвратительный кислый вкус. Правда, после нее остался приторно-сладкий вкус, что было не намного приятнее.
Чем заняться после завтрака, он не знал. Сидел за столом, уставившись на меняющийся рисунок стены из мерцающего камня, и вдруг подумал о своем новом имени. Гидеон… Популяр…
И снова попытался подавить эти мысли, попытался вообразить, что они вообще не существуют. Но это была битва на поражение. В конце концов, когда стало ясно, что ему ничего не остается, кроме как примириться с внезапно открывшейся истиной и посмотреть правде в глаза, он перебрался в главную гостиную, кинулся в контурное кресло, которое замерцало и изменило форму, приспосабливаясь к его телу, и стал перебирать в мыслях все, что узнал прошлой ночью.
Семнадцать лет назад популяр по имени Прыгун, крупное и крепкое существо, сумел забраться в «Первый Аккорд», здание, где помещались владения генных инженеров, детские палаты и исследовательские звуколаборатории. Оказавшись там, он похитил новорожденного младенца, сына Мейстро, настоящего Гила. Прыгун убил ребенка, но потом его самого убили погнавшиеся за ним музыканты. Однако они не знали, что младенец погиб, и считали, будто он находится у других популяров. Они обыскали развалины и нашли ребенка, вполне нормального, без следов мутации, и принесли его обратно, радуясь, что он цел и невредим. Но этот ребенок был вовсе не Гил, а сын популяра по имени Силач, названный Гидеоном. За несколько месяцев до рождения Гидеона робот-доктор сообщил, что ребенок будет человеком, и тогда сразу же возник план подменить им настоящего младенца музыкантов. Это удалось, и лже-Гил вырос, считая себя музыкантом. Теперь же запись, которую робот-доктор имплантировал в его мозг хирургическим путем, сработала, сообщив ему, что он популяр, и потребовав, чтобы он, Гил-Гидеон, помог популярам свергнуть музыкантов. Запись утверждала, будто именно музыканты заставили мутировать людей, которые пережили войну, и ответственны за появление популяров.
Если это правда, то музыканты — законченное воплощение зла, как он уже подозревал. И все же зачем им было превращать в мутантов тех, кто выжил после ядерной войны? И зачем скрывать, что они сами их создали?
Но даже если это неправда, достаточно уже и того, что он — сын популяра. Надо идти к ним и договариваться, разбираться в подробностях, какого они ждут от него содействия по части шпионажа и
