Во всей истории Земли не было ни одного идеала, за который стоило бы умереть. Потому что, как бы высок ни был идеал, его непременно испоганят и продадут. Время от времени появлялись серьезные конкретные причины для войн, связанные с экономикой или порабощением. Но даже такое случалось нечасто.
Одна лишь жизнь стоит того, чтобы за нее умереть, но это уже бессмыслица.
Вот так Гил и стоял — мать обнимала его, отец сиял улыбкой, а он чувствовал лишь холодную отстраненность.
И в эту минуту он внезапно понял, что ни один ребенок ничем не обязан своим родителям. Дети — просто конечный продукт страсти и проявленной в этот момент беззаботности или же, если это заранее запланированный ребенок, результат жажды бессмертия, стремления сохранить свое имя и славу для еще одного-двух поколений (а в случае музыкантов — просто результат выполнения гражданского долга). Родительские страсти, беззаботность, обязанность перед обществом никак не могут пробудить у детей ощущение долга…
В мыслях у него вновь бурлило замешательство. Даже стены этой комнаты казались чужими и далекими, они будто легонько покачивались, словно это был корабль в неспокойном море. Женщина, вытирающая перед ним слезы, представлялась ему всего лишь статуей, которая появилась на свет со всеми повадками и желаниями человеческого существа — кроме подлинной материнской любви. Ее Незабудка не имела.
Они дошли до конца коридора, где воронка от бомбы открывала вход в катакомбы под старым городом. Темнота в этих искусственных пещерах царила почти непроглядная, казалось, ее можно потрогать руками или налить в кувшин. Тишу они оставили с Незабудкой, а сюда пошли вдвоем. Гил был этому рад, ему не хотелось, чтобы девушка видела, как он трясется. Руки у него дрожали, губы кривились. Он почему-то боялся человека, который называл себя его отцом.
Прошло совсем немного времени, и он понял, что Силач — религиозный фанатик. Популяр непрерывно исторгал поучения и молитвы, почерпнутые из некоего источника, который он именовал «Семь Книг». Кажется, речь шла о какой-то мировой религии, существовавшей до Катастрофы, но Гил не был уверен, ибо о такой никогда не слышал, впрочем, его не особенно хорошо обучали земной истории.
Твердо он понял лишь одно — Силач хочет, чтобы он сражался за некий идеал. Прямо он этого пока не сказал, но течение беседы сворачивало именно в эту сторону. Он хотел призвать Гила сражаться за что- то там из этих Семи Книг, поднять оружие за верования, мертвые уже четыреста лет. А Гил не думал, что захочет и сможет. Это ведь все равно что присоединиться к музыкантам в кровавой войне против популяров — само собой, с благословения Владисловича. Нет уж, нечего рисковать жизнью всего лишь ради идеала. Ради чего-то практического — другое дело. Если бы Силач напирал на то, что с популярами обращаются как со зверьми, лишают прав на жизнь и достаточное место в мире, тогда он мог бы присоединиться к войне. Впрочем, даже в этом случае — не наверняка. Все было бы намного легче, если бы они пришлись ему по душе. Но такого пока не наблюдалось…
Силач пробирался вниз через дырку в полу, цепляясь руками за выступающие камни и балки, и наконец снова вышел на ровное место. Когда Гил присоединился к нему, тот шагнул вперед и исчез. Только послышалось шуршание — как будто одежда и кожа терлись о песок.
Гил подошел к краю обрыва, за которым ровный пол резко уходил вниз; отсюда видно было всего на несколько дюймов. Походило это место на длинный песчаный склон, который можно преодолеть только съехав, как на санках. Если попробовать сбежать вниз по такому крутому откосу, наверняка полетишь вниз головой, как только опора под ногами станет потверже…
Он задержал дыхание, оттолкнулся от края и заскользил вниз по пятисотфутовому откосу из мелкой рассыпчатой земли. Успел только порадоваться, что на нем трико, закрывающее почти все тело, и мимолетно удивился, как Силач выдерживает эту терку, даже не вскрикнув.
Силач ждал его внизу — схватил за плечо и с чувством стиснул. Потом повернулся и повел по какому-то мусору туда, где в темноте горели два глаза-светлячка, горели и даже давали немного света. В отражении этого тусклого свечения Гил разглядел человека, свисающего вверх ногами с балки наверху — пальцами ног он цеплялся за какую-то неразличимую в темноте опору. Гил и Силач остановились на бетонном выступе, едва заметном в идущем от глаз свете, и сели лицом к этому кошмарному существу.
Висящий человек хлопнул кожистыми крыльями, завернулся в них и оглядел мужчину и юношу, пройдясь по ним зеленым светом от своих глаз-фонарей. Была в нем какая-то надменность, сморщенное уродливое лицо выражало легкое презрение.
— Вот этот? — проскрипел он.
— Да, — ответил Силач.
В его голосе слышалась гордость, и он сознательно подчеркивал ее, чтобы показать этой говорящей летучей мыши, человеку-нетопырю, что считает Гила образцом того, каким должен быть сын.
— А ты уверен? — спросил человек-нетопырь.
— Совершенно. Это мой сын.
— Они ведь могли вызнать и подсунуть тебе подменыша, шпиона.
— Что ж я, сына своего не узнаю?
Человек-нетопырь поерзал, перехватываясь поудобнее, когтистые пальцы ног скрипнули по ржавому металлу балки.
Гил кашлянул, чтобы напомнить о себе. «Интересно, — подумал он, — скоро они перестанут говорить обо мне как о неодушевленном предмете? В конце концов, в этой истории все на мне завязано».
— Ох, — сказал Силач. — Гидеон, это Красный Нетопырь.
— Приветствую, Красный Нетопырь, — с церемонной вежливостью произнес Гил.
— Диковина, да? — Висящий вверх ногами получеловек медленно опустил мохнатые веки на свои сверкающие глаза. Чмокнул тонкими губами, громко вздохнул. — По каким-то причинам у меня красная кожа и красный мех. Для некоторых нетопырей это не имеет значения, потому что многие из нас мутировали до такой степени, что видят только черно-белое изображение или ориентируются по локаторным сигналам. Но у меня есть и локатор, и человеческое зрение, а потому я вижу, что красный и не такой, как другие. И знаю.
— Знаете — что? — спросил Гил.
Человек-нетопырь продемонстрировал клыки величиной с большой палец. В потоке света из его глаз они тоже были зелеными, хотя более светлого оттенка.
— Я предназначен для того, чтобы возглавлять! Вот что я знаю совершенно точно.
— Возглавлять — кого?
— Людей-нетопырей! — воскликнул Красный Нетопырь, задрожав от негодования, и глаза у него раскрылись еще шире, чем прежде.
Силач ущипнул сына за руку толстыми пальцами, желая предупредить его. Гил решил, что одного такого предостережения с него хватит. Перед глазами у него стояла четкая, как на моментальном снимке, картина: огромные клыки, погружающиеся в вену до самых десен, раздирающие плоть, пузырящуюся пеной, багровую…
— Красный Нетопырь, — заговорил Силач, отвлекая внимание мутанта от Гила (юноша с облегчением увидел, что горящий зеленый взгляд монстра ушел в сторону), — мы пришли встретиться с вашим Советом. До Дня осталась всего неделя.
— Так скоро?
— Парень уже сказал мне, что то, чего я хочу, можно сделать довольно легко.
«Верно, — подумал Гил, — но я не сказал, что сделаю это».
— Его ни в чем не заподозрят, — продолжал Силач. — Он может свободно пройти куда захочет… почти. А куда не может, так те места для наших планов не имеют значения. Так что мы вполне можем начать координацию действий.
Человек-нетопырь какое-то время молчал — думал. Гил попытался представить себе, как может работать такой мозг, каков ход его мысли, какие в нем гнездятся предубеждения, какие воспоминания. Для него это было чуть-чуть слишком. Он еще мог как-то воспринимать популяров на физическом уровне, но
