– Я говорила не об этом.
– Кроме тебя, мне никого не нужно, Сэм.
– Все должно быть правильно.
– Если мы поженимся, это будет правильно. Нам хорошо вместе.
– Хорошо, действительно хорошо, изо дня в день, – согласилась она.
– Так ты согласна?
– Да, если ты позволишь всему идти своим путем, расслабишься и ни во что не будешь вмешиваться. Тогда я пойму, что нам будет хорошо не только изо дня в день, но из года в год.
– Ладно. Я могу не дергаться. Ты этого хочешь?
– Ты должен быть осторожным, Дотком.
– Увидишь, дергаться я не буду.
– Очень осторожным. Я все время буду рядом, но ты должен слушать меня.
– Да, дорогая.
– Я серьезно. Ты должен меня слушать.
– Я буду.
– Ты должен меня слушать.
– Уже слушаю.
Саманта крепко прижалась к нему.
– Господи, как же я боюсь.
Засыпая, они отодвигались. Разделяясь – просыпались. Проснувшись – прижимались друг к другу. Так и прошла ночь.
На заре она вновь проснулась одна, поискала его, нашла, ощутила радость: боялась, а вдруг он ушел, как неделей раньше. Проснувшись от прикосновений Саманты, он прижал ее к себе, но на этот раз одной лишь близости им не хватило.
Их любовные ласки теперь были не такими, как прежде, насыщенными желанием, но без сладострастия, каждый отдавал, ничего не беря взамен, получал, не прося. Нежные, бескорыстные, можно сказать, целомудренные, ласки эти являли собой празднование жизни, более чем празднование, знаменовали собой все то, что они значили друг для друга в эти мгновения, поворотный момент, круто меняющий их жизни, ласками они давали обещание стать единым целым, и оставаться им до конца.
Даже после того, как кардиолог, по существу, вынес Райану смертный приговор, ласки показывали, что ему по-прежнему доступны радость и счастье, и это не только дало ему надежду, но укрепило стремление жить.
Это совокупление на заре стало для него высоким приливом, лучшей волной, которую ему удалось покорить, и, такой уж у Райана был характер, он, конечно же, представлял себе, что в новой жизни с новым сердцем его ждет то же самое, а не кошмар, ужас, душевная боль и утрата.
Шторм.
Глава 27
Райан прошел психологический тест, и его фамилию добавили в основной список Объединенной сети использования органов.
После получения точного диагноза – кардиомиопатия – и разговора начистоту с Самантой Райан перестал видеть сны, которые мучили его ранее. Город на морском дне, озеро с черной водой, дворец с нежитью более ему не снились.
Не видел он и других снов. Спал хорошо каждую ночь, просыпался отдохнувшим или достаточно отдохнувшим.
Если находился один, более не слышал постукивания в окна, двери, доносившегося из сливных труб в ванной, из плазменного телевизора… требующего его внимания.
Ощущение, что за ним следят, что вокруг него плетется паутина заговора, улетучилось вместе с фантомным постукиванием. Свежий воздух ворвался в его жизнь, очистил голову от миазмов безрассудства. Он словно излечился от аллергии на пыльцу какого-то цветущего растения.
И дежавю Райан уже не испытывал. Чего там, подозревал, что, возвратись он в Денвер и найди тот маленький парк, примыкающая церковь не произвела бы на него никакого впечатления.
Что же касается распятия над алтарем церкви Святой Джеммы, которое оказалось точно таким, как Райан себе его и представлял…
За свою сознательную жизнь ему доводилось бывать в католических церквях, на свадьбах и похоронах. Он не помнил ни один из алтарей, но полагал, что распятие в одной католической церкви очень уж похоже на распятие в другой. Единообразие могло даже являться необходимым условием. Вот он и знал, что увидит в церкви Святой Джеммы, по очень простой причине: видел такое же распятие (или очень похожее) то ли на свадьбе, то ли на похоронах.
Райан полагал, что спокойствием и ясностью ума, которые изгнали его паранойю, он обязан прописанным доктором Гаптой лекарствам, включая мочегонное, предотвращающее развитие сердечной недостаточности, и антиаритмический препарат, обеспечивающий равномерность сердцебиения. Теперь его кровь лучше насыщалась кислородом, а токсины, которые ранее накапливались, более эффективно выводились из организма.
Вопреки здравому смыслу, он боялся, что коварный отравитель, современный Медичи, находится среди слуг. Но, ирония судьбы, единственным отравителем было его собственное сердце, сбои в работе которого туманили мозг и приводили к безрассудным поступкам.
В октябре и ноябре выяснилось, что главный враг Райана – нетерпение. По мере того как другие получали сердца для трансплантации или умирали, он продвигался вверх по списку, но недостаточно быстро.
Ни на секунду не забывал, что Самар Гапта отвел ему максимум год. И шестая часть этого года уже миновала.
Слыша в новостях истории об автомобильных авариях, Райан гадал, а подписали ли жертвы разрешение на использование их органов, когда получали водительские удостоверения. И зная, как много людей такого разрешения не подписывало, не раз и не два разражался злобной тирадой. Причем злился он на них совершенно напрасно: все годы, прожитые в добром здравии, у него не возникало и мысли подписать подобное разрешение.
Зато теперь он образумился, и через адвоката оформил разрешение на использование всех органов, которые врачи сочтут здоровыми, если он не дождется донорского сердца или умрет при его пересадке.
К декабрю доктор Гапта скорректировал дозу назначенных Райану лекарств и добавил два препарата, препятствующих возвращению страхов и компенсирующих упадок сил.
Кардиолог использовал заумные медицинские термины, чтобы не произносить такие слова, как ухудшение. Но Райан не сомневался, что его состояние ухудшается.
Правда, самочувствие его, по сравнению с сентябрем, практически оставалось прежним, разве что он быстрее уставал и спал дольше, чем раньше.
Глядя в зеркало, он замечал только мелкие изменения. Скажем, легкую одутловатость. Иногда на щеках загорался нездоровый румянец. Или под глазами кожа становилась бледной, с сероватым отливом.
Райана нервировало не только медленное продвижение к вершине списка, но и Саманта. Иногда она испытывала его терпение.
Прежде всего, он полагал, что она слишком уж доверяет организации, которая вела список и выбирала получателей донорских органов.
Если бы Райан строил бизнес на таких вот произвольных допущениях и терпел бюрократическую инерцию, какой отличалась эта медицинская организация, он бы никогда не разбогател. Поскольку речь шла
