она получила, гарантировали, что никакой боли не будет.
– Но ты думаешь, что она страдала.
– Я знаю, что страдала. В последний день, в последнюю ночь, я сидела рядом с ней, держала ее руку и чувствовала, что она смотрит на меня, пусть ее глаза так и не открылись.
Он не знал, что на это сказать.
Саманта взяла со стола стакан, световой крест трансформировался в стрелу, наконечник которой указал на Райана.
– Я прощала матери многое, но никогда не прощу того, что она сделала с Терезой.
Саманта отпила вина.
– Но я думал… твоя мать попала в ту же аварию.
– Попала.
– Я полагал, что она погибла. Ребекка. Так ее звали?
– Она умерла. Для меня. Ребекка похоронена в своей квартире в Лас-Вегасе. Она ходит, говорит и дышит, но все равно мертва.
Отец близняшек ушел из семьи, когда им не исполнилось и двух лет. Саманта его не помнила.
Райан полагал, что Саманте следовало бы держаться за тот маленький осколок семьи, который еще оставался, он чуть не посоветовал ей дать матери шанс искупить вину. Но он промолчал, потому что сочувствовал прежде всего Сэм и думал, что понимает ее.
Его дедушки и бабушки, и ее тоже (все давно умерли), относились к поколению, победившему Гитлера и выигравшему «холодную войну». Их стойкость и выдержка если и передались последующему поколению, то сильно ослабленными.
Родители Райана, в той же степени, что и родители Сэм, являлись типичными представителями послевоенного поколения, которое отвергало любую ответственность и хотело только развлекаться. Иногда у него создавалось ощущение, что родитель – он, тогда как отец и мать – малые дети.
Какими бы ни были последствия их поведения и решений, они не испытывали потребности в искуплении. И предоставленный шанс что-то там искупить они бы восприняли как оскорбление. Вот и мать Сэм, скорее всего, отреагировала бы точно так же.
Саманта поставила стакан, но не на прежнее место, да и солнце сместилось, так что световой крест на столе не появился.
Райан вновь наполнил стаканы.
– Странно, что красота цветков земляничного дерева может разбудить такие плохие воспоминания.
– Извини.
– Да перестань.
– Такой хороший день. Я не собиралась его испортить. Ты так же голоден, как и я?
– Принесите мне целого оленя!
Но заказали они только вырезку, без рогов и копыт.
Когда же спускающееся солнце зажгло западный небосвод, цепочки белых огоньков вспыхнули в листве земляничных деревьев. На всех столах стояли свечи в граненых, стеклянных, цвета янтаря, вазочках. Официанты зажгли их.
И обычный ресторанный внутренний дворик превратился в магическое место, где не было ничего волшебнее Саманты.
К тому времени, когда подали стейки, настроение Сэм заметно улучшилось, что Райан мог только приветствовать.
Отправив в рот первый кусочек стейка, она подняла стакан с вином.
– Эй, Дотком[14], за тебя.
Иногда она называла его и Доткомом, когда хотела проехаться по его публичному образу делового гения и мага-программиста.
– Почему за меня?
– Сегодня ты наконец-то вышел из пантеона и показал, что в лучшем случае тянешь на полубога.
– Ничего такого я не делал! – в притворном негодовании воскликнул он. – Я по-прежнему вращаю колесо, которое заставляет солнце вставать по утрам, а луну – ночью.
– Ты укрощал волны, пока они не сдавались и не опадали. Сегодня ты улегся на полотенце к половине третьего.
– А ты не подумала, что причина в скуке, что я счел волны недостойными того, чтобы бросить им вызов?
– Пару секунд я рассматривала этот вариант, но ты очень уж сладко похрапывал, то есть они тебя укатали.
– Я не спал. Медитировал.
– Как и Рип ван Винкль[15]. – Они убедили подошедшего официанта, что стейки выше всяких похвал, и Саманта продолжила: – Серьезно, ты сегодня не почувствовал недомогания?
– Мне тридцать четыре, Сэм. Полагаю, я уже не всегда могу резвиться на волнах, как какой-нибудь подросток.
– Просто… ты выглядел посеревшим.
Он поднял руку к волосам.
– Ты про седину?
– Про твою симпатичную физиономию.
Он улыбнулся.
– Ты думаешь, она симпатичная?
– Ты не должен просиживать по тридцать шесть часов за клавиатурой, а потом набрасываться на океан, словно тебе любая волна по плечу.
– Я не умираю, Сэм. Неторопливо старею.
Райан проснулся в кромешной тьме, чувствуя, как под ним колышется океан. Потеряв ориентировку, решил, что лежит лицом вниз на борде, в зоне ожидания, под небом, с которого исчезли все звезды.
Учащенный, резкий стук сердца встревожил его.
Когда Райан ощупал поверхность, на которой лежал, стало ясно, что это кровать, а не борд. Колебания были вымышленные – не настоящие, голова шла кругом.
– Сэм, – позвал он и лишь тогда вспомнил, что ее с ним нет, он – дома, один в большой спальне.
Решил добраться до лампы на прикроватном столике… но не смог поднять руку.
Когда попытался сесть, в груди вспыхнула боль.
Глава 3
Райан почувствовал, будто на грудь навалили бетонные блоки.
Пусть и не очень сильная, боль испугала его. Сердце стучало так часто, что удары сливались друг с другом.
Райан приказал себе сохранять спокойствие, застыть, дать приступу пройти, как прошел другой приступ, когда он плавал на борде.
Разница между прошлым и теперешним случаями заключалась в боли. Учащенно бьющееся сердце, слабость, головокружение тревожили, как и раньше, но добавившаяся боль уже не позволяла списать происходящее на паническую атаку.
Даже в далеком детстве Райан не боялся темноты. Теперь же темнота стала той тяжестью, что давила на грудь. Черная бесконечность вселенной, густая атмосфера земной ночи, ослепляющий мрак спальни, одно наваливалось на другое, а все вместе они безжалостно сжимали грудину, и сердце уже
