место. Может, благодаря этому труп в контейнере обнаружат позже.
Он берется обеими руками за ручку, закрывает глаза, представляет себе, что на мостовой нарисована полоска из кроссворда с девятью клеточками, и начинает произносить по буквам слово шопоголик. Но произнести слово до конца ему не удается, потому что происходит удивительное.
Тележка начинает катиться, колеса стучат по неровной мостовой, но движение тележки на удивление плавное и непрерывное. Такое плавное и непрерывное, что Рэндол понимает: ему сложно отмерять шаги буквами, которые он помещает в воображаемые клетки, одну за другой.
Хотя такое изменение пугает его, движение колес через клетки, а не от одной клетки к другой не заставляет его остановиться. Он набрал… скорость.
Добравшись до второго «о» в слове
Он открывает глаза, предположив, что теперь, когда он более не представляет перед мысленным взором клетки кроссворда, должен мгновенно остановиться. Но продолжает двигаться.
Поначалу ему кажется, что движущая сила в тележке, что она тащит его за собой. И пусть мотора на ней нет, ее катит что-то магическое.
Это пугает Рэндола, потому что указывает на потерю контроля. Он во власти тележки. Должен идти, куда она его ведет.
В конце квартала тележка может повернуть налево или направо. Но она продолжает катиться вперед, пересекает боковую улицу, вкатывается в следующий проулок. Рэндол не сбивается с маршрута, который должен привести его к дому О’Коннор. Он продолжает двигаться.
Колеса тележки крутятся, крутятся, и он понимает, что тележка не
Он экспериментирует. Когда пытается прибавить шагу, тележка катится быстрее. Когда замедляет шаг, тележка катится медленнее.
Хотя до счастья еще далеко, эксперименты эти вызывают у него чувство глубокого удовлетворения. И Рэндол идет, идет, идет вперед, наконец-то получив возможность распробовать, какой он, вкус свободы.
Наступила ночь, но даже в темноте, даже в проулках, в этом мире, раскинувшемся за стенами «Милосердия», больше видов, больше звуков, больше запахов, чем он может вобрать в себя, не впадая в панику. Поэтому он не смотрит ни вправо, ни влево, идет, уставившись на тележку, которую катит перед собой, вслушиваясь только в стук колес.
Он продолжает двигаться.
Тележка – та же полоска кроссворда из клеточек, только на колесах, и в ней не просто пакеты с алюминиевыми банками и стеклянными бутылками, но и его надежда на обретение счастья, его ненависть к Арни О’Коннору.
Он продолжает двигаться.
Глава 92
В домике с фигурками единорогов на воротах и окнами, с вырезанными на синих ставнях звездами и полумесяцами, Кэти Берк сидела на кухне, читала роман о королевстве, где правили бал маги и колдуны, ела миндальные пирожные и пила кофе.
Уголком глаза заметила движение, повернулась и увидела Джонатана Харкера, стоящего в дверном проеме между кухней и темным коридором.
Его лицо, обычно красное от солнца и злости, стало белее мела. Со встрепанными волосами, весь в поту, он походил на малярийного больного.
Хотя глаза его дико сверкали, хотя руки непрерывно ощупывали футболку, заговорил он кротко и обаятельно, с интонациями, которые совершенно не вязались с его внешностью и внезапным появлением в доме без приглашения: «Добрый вечер, Кэтлин. Как поживаете? Заняты, я уверен. Как всегда, заняты».
Подстраиваясь под его тон, Кэти спокойно положила в книгу закладку, закрыла ее, отодвинула в сторону.
– Все могло пойти не так, Джонатан.
– Возможно, и не могло. Возможно, для меня не было никакой надежды.
– В том, что все так обернулось, есть доля моей вины. Если бы мы продолжили наши беседы…
Он вошел на кухню.
– Нет. Я слишком многое прятал от вас. Не хотел, чтобы вы узнали… какой я.
– Я просто показала себя никудышным психиатром.
– Вы – добрая женщина, Кэти. И очень хороший человек.
Странность этого диалога, ее самобичевание, его лесть, бросались в глаза, и Кэти лихорадочно думала о том, к чему может привести эта неожиданная встреча и как ей должно себя вести.
Но тут вмешалась судьба: раздался звонок.
Она посмотрела на телефонный аппарат.
– Я бы предпочел, чтобы вы не брали трубку, – сказал Харкер.
Она осталась на месте, решив не противоречить ему.
– Если бы я настояла на том, чтобы вы приходили ко мне на беседы, то могла бы распознать признаки того… что вам грозит беда.
Третий звонок.
Он кивнул, на лице появилась вымученная улыбка.
– Могли бы. Вы такая проницательная, такая понимающая. Вот почему я боялся говорить с вами.
– Почему бы вам не присесть, Джонатан? – Она указала на стул у стола.
Пятый звонок.
– Я так устал, – признался он, но не шагнул к стулу. – Я вызываю у вас отвращение… тем, что сделал?
Она тщательно выбирала слова.
– Нет… Я испытываю… скорее печаль.
После седьмого или восьмого звонка телефон замолчал.
– Печаль, – продолжила она, – потому что мне очень нравился человек, которым вы были… Джонатан, которого я знала.
– Пути назад нет, не так ли?
– Я не хочу вам лгать.
Харкер осторожно, даже застенчиво, двинулся к Кэтлин.
– Вы такая цельная. Я знаю, если бы я смог заглянуть вам внутрь, я бы точно нашел, чего во мне не хватает.
Она поднялась со стула.
– Вы же понимаете, что смысла в этом нет, Джонатан.
– Но что еще мне делать… кроме как продолжать искать?
– Я желаю вам только добра. Вы мне верите?
– Пожалуй… да, верю.
Она глубоко вдохнула, решилась на рискованный вопрос:
– Тогда позвольте мне позвонить, договориться о том, чтобы… о вашей добровольной сдаче.
Харкер оглядел кухню, словно затравленный зверь. Напрягся, как будто изготовился к прыжку, потом чуть расслабился. Кэти почувствовала, что он уже готов принять ее предложение, и продолжила наступление:
– Позвольте мне позвонить. Позвольте хоть как-то выправить ситуацию.
Он на мгновение задумался.
– Нет. Нет, звонок не поможет.
Он уставился на противоположную стену, что-то привлекло его внимание.
Проследив за его взглядом Кэти, поняла, что смотрит он на стойку со сверкающими ножами.
Когда они вышли из дома Харкера, Майкл и не пытался сесть за руль. Бросил ключи Карсон.
Ехал в обнимку с помповиком, держа оружие между колен, стволом вверх.
