— Доброе утро, сэр. Прекрасное утро, не так ли?
— Великолепное утро, — кивнул он. — И день знаменательный, как и любой другой день, полный новых возможностей.
Доктор Такуда работает в филиале Калифорнийского университета в Пико Мундо. Преподает английскую литературу двадцатого столетия.
Учитывая, что модернистская и современная литература, какой ее подают в большинстве университетов, выглядит мрачной, циничной, болезненно впечатлительной, пессимистичной, человеконенавистнической, написанной людьми, склонными к суициду, которые рано или поздно сводят счеты с жизнью посредством алкоголя, наркотиков или стрелкового оружия, профессор Такуда на удивление веселый человек.
— Я хочу посоветоваться с вами насчет своего будущего, — солгал я. — Думаю о том, чтобы поступить в колледж, а потом, возможно, защитить докторскую диссертацию, избрать карьеру ученого, как вы.
Бледнея, его цветущее азиатское лицо приобретало серо-коричневый оттенок.
— Знаете, мистер Томас, я — сторонник получения образования, но могу рекомендовать университетскую карьеру только в научно-технической сфере. В остальном академическая среда — сточная канава, заполненная неразумностью, ненавистью, завистью, преследованием собственных интересов. Я уйду оттуда, как только заработаю пенсионный пакет, полагающийся за двадцатипятилетний стаж, а потом буду писать романы, как Оззи Бун.
— Но, сэр, вы всегда кажетесь таким счастливым.
— В брюхе Левиафана, мистер Томас, человек может либо впасть в отчаяние и погибнуть, либо сохранять бодрость духа и выжить, — и он ослепительно улыбнулся.
Я, конечно, не ожидал такого ответа, но не стал отклоняться от первоначального плана: узнать, что он собирался делать во второй половине дня, и, таким образом, выяснить, где нанесет удар дружок Робертсона.
— И все же я хотел бы поговорить с вами об этом.
— В мире очень мало скромных хороших поваров и слишком много раздувающихся от важности профессоров, но мы можем поговорить об этом, если хотите. Позвоните в университет и попросите соединить с моим офисом. Моя помощница назначит вам время.
— Я надеялся, что мы сможем поговорить этим утром, сэр.
— Сейчас? Что вызвало такую тягу к академической карьере?
— Я должен серьезно подумать о будущем. В субботу я собираюсь жениться.
— Невеста — мисс Броуэн Ллевеллин?
— Да, сэр.
— Мистер Томас, у вас есть редкая возможность обрести рай на земле, и не стоит вам отравлять жизнь университетом или торговлей наркотиками. У меня сегодня лекция, после нее два семинара. Потом ленч и поход в кино с семьей, так что, боюсь, ваше внезапное стремление к самоуничтожению мы сможем обсудить только завтра.
— А куда вы пойдете на ленч, сэр? В «Гриль»?
— Решение будут принимать дети. Это их день.
— И какой фильм вы хотите посмотреть?
— Про собаку и инопланетянина.
— Не надо, — сказал я, хотя и не видел фильма. — Он плохой.
— Его все хвалят.
— Он отвратительный.
— А критикам нравится.
— Рэндалл Джаррелл сказал, что искусство — вечно, а критики — насекомые, живущие один день.
— Позвоните мне в офис, мистер Томас. Мы поговорим завтра.
Он поднял стекло, выкатился с подъездной дорожки на мостовую и поехал, сначала в университет, а потом на встречу со смертью.
Глава 47
Николина Пибоди, пяти лет от роду, была одета в розовые кроссовки, розовые шорты и розовую футболку. И часы на левой руке были с розовым ремешком и розовой поросячьей мордочкой на циферблате.
— Когда я вырасту и смогу сама покупать себе одежду, — сообщила она мне, — то буду носить только розовое, розовое и розовое, каждый день, круглый год, всегда.
Леванна Пибоди, почти семилетняя, закатила глаза.
— И все будут думать, что ты — проститутка.
Виола как раз вошла в гостиную с праздничным тортом на блюде под прозрачной крышкой.
— Леванна! Нельзя так говорить. От этого слова полшага до ругательств и лишения на две недели денег на карманные расходы.
— Кто такая проститутка? — спросила Николина.
— Та, кто носит розовое и целует мужчин за деньги, — ответила Леванна голосом многоопытной женщины.
Я взял торт у Виолы.
— Я только захвачу сумку с развивающими книгами, и мы готовы, — сказала она.
Я уже успел прогуляться по дому. Ни в одном из углов бодэчей не обнаружил.
— Если я буду целовать мужчин бесплатно, тогда я смогу носить розовое и не быть проституткой, — продолжала отстаивать свой любимый цвет Николина.
— Если ты собираешься целовать многих мужчин бесплатно, то будешь давалкой, — гнула свое Леванна.
— Леванна, достаточно! — возвысила голос Виола.
— Но, мама, — Леванна повернулась к ней, — должна же она рано или поздно узнать правду жизни.
Заметив, что дискуссия сестер забавляет меня, Николина решила, что ставить точку рано.
— Ты даже не знаешь, кто такая проститутка, ты только думаешь, что знаешь.
— Я-то знаю, — самодовольно ответила Леванна.
Девочки первыми пошли по дорожке к автомобилю миссис Санчес, который я оставил у тротуара. Я последовал за ними.
Заперев входную дверь, к нам присоединилась и Виола. Положила сумку с развивающими книгами на заднее сиденье к девочкам, сама села на переднее. Я передал ей торт, закрыл ее дверцу.
Утро выдалось типичным для пустыни Мохаве, солнечным и без единого дуновения ветерка. Небо, перевернутый синий керамический котел, выливало на землю горячий сухой жар.
Поскольку солнце еще находилось на востоке, тени клонились на запад, словно хотели убежать к горизонту, за которым хозяйничала ночь. По безветренной улице двигалась только моя тень.
Если сверхъестественные существа и имели место быть, я их не видел.
Я сел за руль и завел двигатель. Девочки продолжали разговор, начатый в доме.
— Я вообще не собираюсь целовать мужчин, — заявила Николина. — Только мамочку, тебя, Леванна, и тетю Шарлей.
— Ты захочешь целовать мужчин, когда станешь старше, — предрекла Леванна.
— Не захочу.
— Захочешь.
— Не захочу, — отрезала Николина. — Только тебя, мамочку и тетю Шарлей. Ой, и Чиверса.
— Чиверс — мальчик, — напомнила Леванна, когда я тронул автомобиль с места.
