из города. По какой-то другой причине.
У нее всего лишь пять чувств, как и у огромного большинства людей, но интуиция хорошая, и она умеет ею пользоваться.
— Я сказал Оззи… что-то не складывается.
— Не складывается что?
— Все. Убийство доктора Джессапа и… остальное. Что-то здесь не так. Я это чувствую, но не могу определить, что именно.
Терри — одна из немногих, кто знает о моем даре. Она понимает, что я призван его использовать. Она не стала бы и пытаться отговорить меня идти в тоннели. Но она искренне хочет, чтобы с меня сняли это ярмо.
Как и я.
Когда «Очарование удачи» сменилось «Марионеткой на нитке», я положил на стол мой мобильник, сказал, что забыл зарядить аккумулятор вчера вечером, и попросил разрешения взять ее, пока она зарядит мой.
Она открыла сумочку, достала телефон.
— Это не сотовый — спутниковый. Но он будет работать внизу, под землей?
— Не знаю. Может, и нет. Но наверняка заработает, когда я поднимусь на поверхность. Спасибо, Терри.
Я проверил громкость, немного убрал.
— А когда мой мобильник зарядится… если будут странные звонки… дай номер своего телефона, чтобы они попытались дозвониться до меня.
— Странные… это как?
У меня было время, чтобы подумать над тем странным звонком, который имел место быть, когда я сидел под ядовитой бругманзией. Может, действительно неправильно набрали номер, может, и нет.
— Если позвонит женщина с хрипловатым голосом, говорить будет загадочно, ни имени, ни фамилии не назовет… я хочу с ней поговорить.
Терри изогнула бровь.
— О чем?
— Не знаю, — честно признался я. — Вероятно, ни о чем.
Когда я засовывал телефон в закрывающийся на «молнию» карман рюкзака, Терри спросила:
— Когда ты собираешься вернуться на работу, Одди?
— Наверное, скоро. Но не на этой неделе.
— Мы купили тебе новую лопатку. Широкую, со скошенной кромкой. Рукоятка инкрустирована твоими именем и фамилией.
— Это круто.
— Более чем. Рукоятка красная, твои имя и фамилия — белые, шрифт тот самый, какой первоначально был в названии на этикетках кока-колы.
— Я скучаю по своей работе, — признался я. — Мне нравится стоять за грилем.
Сотрудники ресторана более четырех лет были моей семьей. И по-прежнему мне очень близки.
Однако, когда я вижусь с ними теперь, два обстоятельства мешают былой легкости нашего общения: реальность моего горя и настойчивость, с какой они хотят видеть во мне героя.
— Пора идти, — я поднялся, закинул рюкзак за плечи.
— Так… Элвис в последнее время здесь появлялся? — возможно, спросила Терри для того, чтобы задержать меня.
— Только что оставил его плачущим на моей кухне.
— Он снова плакал? Из-за чего?
Я пересказал эпизод с солонкой и перечницей.
— Он попытался мне что-то объяснить, раньше такого не бывало, но я все равно ничего не понял.
— Может, понимаю я. — Она открыла мне дверь. Ты знаешь, он же однояйцовый близнец.
Я это, конечно, знал, но забыл.
— Джесси Гейрон Пресли появился на свет мертворожденным в четыре часа утра, а Элвис Аарон Пресли вошел в этот мир тридцатью пятью минутами позже.
— Теперь я вспоминаю, что ты рассказывала мне об этом. Джесси похоронили в картонной коробке.
— Ничего другого семья позволить себе не могла. Его похоронили на кладбище Прайсвилла, к северо-востоку от Тупело.
— Как же судьба могла так распорядиться? — спросил я. — Однояйцовые близнецы — они должны одинаково выглядеть, одинаково говорить, возможно, обладать одинаковым талантом. Но один становится величайшей звездой в истории музыки, а второго младенцем хоронят в картонной коробке.
— Случившееся наложило отпечаток на всю его жизнь, — ответила Терри. — Люди рассказывают, что он частенько говорил с Джесси глубокой ночью. Чувствовал себя так, словно у него отняли вторую его половину.
— Он и жил так… словно у него недоставало второй половины.
— Было такое, — согласилась она. Поскольку я на собственном опыте убедился, что при этом испытываешь, у меня вырвалось: «Знаешь, теперь я проникся большим сочувствием к этому парню».
Мы снова обнялись.
— Ты нужен нам здесь, Одди, — сказала она.
— Я и сам знаю, что мое место — здесь, — ответил я. — Ты — настоящая подруга, Терри.
— Когда мне стоит начинать волноваться?
— Судя по выражению твоего лица, ты уже начала.
— Не нравится мне, что ты идешь в эти тоннели. Такое ощущение, будто похоронишь себя заживо.
— Я не страдаю клаустрофобией, — заверил я ее и переступил порог.
— Я не об этом. Даю тебе шесть часов, а потом звоню Уайату Портеру.
— Я бы не хотел, чтобы ты звонила ему, Терри. Не текущий момент я абсолютно убежден, что должен все сделать сам.
— Правда? Или есть… что-то еще?
— Что еще тут может быть?
Она определенно чего-то опасалась, но не хотела выражать свои страхи словами. Вместо того чтобы ответить, даже вместо того чтобы встретиться со мной взглядом, обежала глазами небо.
Темно-серые облака надвигались с северо-северо-востока. Они напоминали тряпки, брошенные на грязный пол.
— Здесь действительно нечто большее, чем дикая ревность и одержимость Саймона, — продолжил я. — Что-то тут нечисто, но я не знаю, что именно, а спецназ не поможет вывести Дэнни из подземелья живым. Благодаря моему дару я — его лучший шанс.
Я поцеловал Терри в лоб, повернулся, начал спускаться по лестнице в переулок.
— Дэнни уже мертв? — спросила она.
— Нет. Как я и говорил, меня тянет к нему.
— Это правда?
Удивленный, я остановился, повернулся.
— Он жив, Терри.
— Если бы Бог дал Келси и мне ребенка, он был бы одного возраста с тобой.
Я улыбнулся.
— Ты — прелесть. Она вздохнула.
— Хорошо. Восемь часов. Ни минуты больше. Ты можешь быть ясновидящим, или медиумом, или уж не знаю, кто ты на самом деле, но у меня женская интуиция, и, видит Бог, она тоже что-то да значит.
Не требовалось никакого шестого чувства, чтобы понять: бессмысленно и пытаться выторговать у нее еще час-другой.
