— И фонарем. Мне понадобится фонарь. Потом я оставлю его в багажнике.
— Если человек в бегах, ему необходим хороший фонарь. Нет проблем.
Поднявшись наверх, я понял, что мне придется оставить все биографии Синатры. И подумал, что мне они больше не понадобятся.
В ванной я разделся до пояса, вымыл верхнюю часть тела, руки, лицо, следя за тем, чтобы не потревожить рану на боку, заклеенную пластырем. Надел чистую футболку, свитер, уже без надписей на груди или спине.
Когда спустился вниз, фонарь и ключи от «Мерседеса» лежали на центральной стойке.
— Сэр, я не могу взять «Мерседес».
— «Мерседес» — куда лучшее прикрытие, чем «Эксплорер». Они могут ожидать, что такой молодой человек, как ты, в кроссовках и свитере, попытается сбежать в «Эксплорере», но в «Мерседесе» — никогда.
— Я бы взял «Эксплорер»..
— Я отказываюсь дать тебе ключи от «Эксплорера». «Мерседес» — лучшее прикрытие. И я наконец-то режиссер.
— Но…
Хатч указал на сверток в пластиковой оболочке, также лежащий на центральной стойке. На наклейке я прочитал: «СВИНАЯ ШКУРКА», а пластик покрывала изморозь: сверток только что достали из морозильной камеры.
— Я хочу, чтобы ты это взял.
— Сэр. Я люблю свиную шкурку, но едва ли мне удастся в ближайшее время ее приготовить.
— «Свиная шкурка» — это всего лишь мой шифр, чтобы я знал, что в свертке. «Говяжий язык» на наклейке означает, что там двадцатки. «Хлебные палочки» — половина двадцатки и половина — полусотки.
— Деньги? Нет, нет и нет. Я не могу их взять.
— У меня, конечно, есть банковские счета, но, видишь ли, я не полностью доверяю банкам. Когда мне было девять лет, множество банков лопнуло.
— У меня есть деньги, — заверил я его. — Я потратил не все жалованье.
— Этого недостаточно, когда находишься в бегах. Когда человек в бегах, деньги уходят быстро, я это знаю по собственному опыту.
— Это много, слишком много.
— Откуда ты знаешь? Может, «свиной шкуркой» я шифрую купюры по доллару.
— А какие купюры вы шифруете «свиной шкуркой»?
— Не твое чертово дело.
В руках у него оказался розовый пластиковый пакет, на котором желтые птички несли в клювах синие ленточки. Он положил сверток с надписью «СВИНАЯ ШКУРКА» в пакет и протянул мне, держа за две плетеные из золотых веревочек ручки.
Я замахал руками:
— Нет-нет, я не могу.
Лицо Хатча осуждающе потемнело, закаменело в своей суровости, подалось вперед, требуя полнейшего повиновения. И голос стал словно у капитана-героя, требующего от своих солдат не просто показать все, на что те способны, но прыгнуть выше головы. Для усиления своих слов он вскинул костлявый кулак.
— Солдат, ты это возьмешь и сделаешь с этим что положено, и я не потерплю никаких споров, никаких отговорок. Это понятно?
Аннамария говорила, что люди давали ей деньги. Но я сомневался, что они впихивали их ей насильно, с угрозами.
— Вы очень щедры, сэр.
Хатч вышел из роли, улыбнулся.
— Бери, бери. Нечего дурить. Это же деньги Щипунчика.
— Щипунчик — удалой кролик.
— Он приносит такой гонорар, что я не знаю, что с ним делать.
Я взял розовый пакет.
— Если у меня будут дети, сэр, каждый получит полный набор книг о Щипунчике.
— Как ты думаешь, сколько раз я мыл руки «Пуреллом» за обедом и вечером? — спросил Хатч, пока я клал фонарь в пакет к замороженным деньгам и брал ключи от «Мерседеса».
— Вы ели блинчики с курицей, а поскольку вкус курицы напоминает вам о сальмонелле, да еще эти статьи в прессе о бактерии, вызывающей язву… думаю… раз двадцать?
— Даю тебе второй шанс.
— Тридцать?
— Пять, — в голосе слышалась гордость.
— Только пять?
— Пять, — повторил он.
— Это действительно достижение, сэр.
— Не правда ли? Прикоснувшись к деньгам, пусть завернутым в пластик и замороженным, я захотел немедленно вымыть руки «Пуреллом», но не собираюсь этого делать.
— У вас не начнется ломка, сэр?
— Нет-нет. Вот этого я постараюсь избежать. Мой брат, героиновый наркоман, прошел через ломку. Это было ужасно.
— Да, сэр. Молодой Энтони Перкинс.
— Его это так потрясло, что потом он носил одежду матери и резал людей ножом. Я сведу до минимума использование «Пурелла», но постараюсь избежать судьбы брата.
Он улыбнулся, и я последовал его примеру.
— Береги себя, сынок.
— Постараюсь, сэр. И вы тоже.
Я двинулся к двери.
— Одд?
Я повернулся.
— Мы неплохо провели этот месяц, не так ли?
— Да, сэр. Полностью с вами согласен.
— Хороший выдался месяц. Очень хороший. Такое у меня сложилось ощущение. Надеюсь, у тебя тоже.
— Мир в эти дни часто темен, сэр. Но не здесь, не в этом доме. Это радость — работать у вас. Познакомиться с вами.
— Сынок! — позвал он, когда я уже открыл дверь.
Вновь я оглянулся.
— Может… обнимемся?
Я поставил розовый пакет на пол и вернулся к нему. Рост Хатча, образ сильной личности, как в жизни, так и на экране, маскировал его хрупкость.
— Ты помнишь моего сына, которого я потерял на войне? — спросил он, когда к нему вернулся дар речи.
— Вы про Джейми, сына, которого у вас никогда не было?
— Про него. Что ж, если бы я женился на женщине, которую звали Коррина, у нас родился бы сын Джейми и я потерял бы его на войне, теперь я знаю, что бы я при этом чувствовал.
Он часто удивлял меня. В тот момент я удивил себя сам, потому что лишился дара речи.
Но уже обрел его вновь, когда вернулся к двери и поднял с пола пакет с деньгами.
— Я обязательно постараюсь вернуться, сэр.
— Все зовут меня Хатч.
— Да, сэр. Я приложу все силы. Чтобы вернуться, а когда вернусь, мы сходим в комиссионный магазин
