Мои печальные победы

Но если уж ты настолько смела и алчна до истины, «так еще будь бесстрашней!». Зачем тогда тебе вспоминать о «славянском братстве», о «славянских падениях», о «славянском реванше»? Какой реванш? Какое братство? Поляки — славяне, хорваты — славяне, да и болгары, в ходу у которых сейчас бытует поговорка о том, что им «дважды не повезло с освободителями», — тоже славяне. А уж об украинцах-«западенцах» (истинных славянах!) и говорить нечего. Расставайся, Марина, со всеми иллюзиями. Они были естественны для Пушкина и Тютчева, но с той поры прошло более полутора веков. Хотя их младшие современники Федор Достоевский и Константин Леонтьев уже понимали, что, сгибаясь перед мощью и посулами Запада, наши восточноевропейские братья рано или поздно предадут Россию.

Ты, Марина, хочешь выкинуть на свалку истории «зазубренный серп и заржавленный молот», но в то же время искренне клянешься:

Пляшет облако горя
по ночным городам.
Я из партии париев,
и ее не предам.
Искры на пепелищах
загораются вновь.
Я за злых и за нищих,
за бунтарскую кровь.

Никуда тебе, русская валькирия, не деться от «черной и святой злобы», о которой писал Александр Блок в «Двенадцати», от мира «голодных и рабов», «заклейменных проклятьем». Жизнь мощным течением волочит тебя в их великую резервацию. Ты сопротивляешься из последних сил и бросаешь в лицо униженным и оскорбленным из этого гетто страшные, пусть, может быть, и справедливые слова:

Анафема тебе, толпа рабов,
бараньих глаз и толоконных лбов,
трусливых душ и ослабевших тел.
Анафема тому, кто не был смел…
Ты не народ, ты — полуфабрикат.
Тебя сожрут и сплюнут на закат.
Крестом поковыряют меж зубов —
Анафема тебе, толпа рабов.

Я сам иногда едва-едва удерживаюсь на этом краю, но заклинаю тебя: не будь столь самонадеянна. Едва ли сегодня дано кому предугадать, что зреет в темном чреве мира русских изгоев. Никто из прежних провидцев ни при какой оккупации — татаро-монгольской, польской, еврейско-чекистской, немецко- фашистской, ни автор «Слова о полку…», ни безымянные русские летописцы, ни Пушкин с Тютчевым, ни Сергей Есенин не доходили до таких проклятий, которые ты бросаешь своему народу.

Зачем призывать их сражаться?
Рабов проще гнать, чем вести.
Они рождены, чтобы сдаться…
Но мы рождены их спасти.

Но с кем ты хочешь их спасать? Со спецподразделением «Альфа», которая по приказу уничтожит кого угодно — хоть врагов народа, хоть его друзей? Со своими поклонниками из РНЕ, которые после осени 1993 года сидят — не ворохнутся, тише воды, ниже травы? С узником Лефортовской тюрьмы литератором Эдуардом Лимоновым?

Душа твоя мечется в противоречиях:
Морозны горные луга,
Кровь на снегу сквозит огнями…
Как тяжело добить врага,
что скорчился между камнями.

Ты видишь смуглое лицо,
оскал страдания и злости.
Он ранен, он попал в кольцо,
болят раздробленные кости.

Он смотрит русскому в глаза,
в отчаянную ярость взгляда,
где совесть шепчет: «Так нельзя!»
А долг командует: «Так надо».

И русский медлит…

Ты назвала стихотворенье «Добить врага», но и тебе бы помедлить с окончательным словом перед тем, как конвульсивно выкрикнуть:

Патриотизм стал символом фашизма.
Его ль за оскорбление считать?
Коль враг России этого страшится,
фашистами мы все сумеем стать.

Не торопись. Слово-то нерусское, рожденное на ненавистном тебе Западе. А у нас, детей войны, фашисты вызывали ярость не меньшую, чем та, которую вызывают в твоей душе чеченские мясники, перерезающие глотки пленным русским солдатам. Но давай задумаемся вот о чем. Неужели ты не видишь, что опытные загонщики нового мирового порядка загоняют тебя, как редкого зверя, в ловушку? Они-то знают, что героическая воля сыновей самых различных, порой враждующих друг с другом племен и народов испепеляет своей температурой все их «демократические ценности», все устои их гражданского общества, все краеугольные камни рыночной экономики, все легковоспламеняющиеся хартии и талмуды о правах человека. Они не в силах справиться с этой волей одним разом, несмотря на всю свою информационную мощь, несмотря на все свое сверхточное оружие, которым руководят компьютеры и биороботы. Их спасение лишь в одном: чтобы, поочередно попадая во всемирно-историческую западню, наши смертники, наши