она, беснуясь, кричала: «Распни Его!» Только те жаждали увидеть распятого Христа, а нынешние — распять нашу Победу.
Из двадцати семи миллионов наших людских потерь около восемнадцати миллионов — это безоружные, беспомощные граждане — дети, женщины, старики, военнопленные… Если бы, войдя в фашистские страны Восточной Европы и в Германию, мы, как требовал любимый либералами Илья Эренбург, «уничтожали немецких самок», а после каждого выстрела в спину советского солдата расстреливали заложников; если бы мы в преддверии Победы бомбили немецкие города с той же жестокостью, как англичане и американцы Дрезден (где в конце войны от бомбежек погибло четверть миллиона мирных жителей); если бы Сталин организовал лагеря для военнопленных по фашистскому образцу как лагеря уничтожения (а в наших лагерях после войны содержалось более чем 3 миллиона пленных), то наши общие человеческие потери могли бы сравниться с потерями фашистской Европы. И тогда бы у Глазунова и у Новодворской вкупе с Александром Яковлевым не было бы оснований кричать, что мы вымостили дорогу к победе трупами. Но Иосиф Сталин отказался от поголовного ветхозаветного мщения, называемого в наши времена геноцидом. Он даже не потребовал от фашистских государств-сателлитов (Италии, Венгрии, Румынии и т. д.) настоящих репараций. А зря, если вспомнить, что сегодня венгры хотят, чтобы мы заплатили им некую компенсацию за подавление их мятежа в 1956 году, при этом забывая, что полмиллиона венгерских солдат (более жестоких, как говорят современники, нежели солдаты немецкие) остались после войны в наших лагерях для военнопленных… А латышские и эстонские эсэсовцы во времена оккупации жестоко расправлялись с нашими людьми в белорусской Хатыни, на Псковщине и Новгородчине. (Это к тому, что прибалты тоже начинают от нас требовать какие-то компенсации.)
Поистине мы живем в страшные времена, похожие на те, о которых писал Тютчев во время Крымской войны 1854 года:
Во время нашей совместной работы над журнальным вариантом книги «Россия распятая» Илья Сергеевич, не раз обращаясь ко мне и Геннадию Гусеву, воздевал руки к небесам и трагически восклицал:
— Ну скажите мне, за что меня патриоты не любят? — А за что любить? За глумление над памятью великого полководца Георгия Жукова? За повторение солженицынской лжи о «шестидесяти миллионах», уничтоженных при Сталине? За «галерею» приватизаторов и олигархов? За то, что в разговоре с полковником Ю. Петровым, сказавшим, что Чубайс — «это же главный преступник», наш «профессиональный историк» ответил: «Нет, я так не считаю. Государственные преступники появились в 1917 году». («Московский комсомолец», 30.08.2004. Может быть, готовится писать или уже написал портрет Чубайса?) За клевету на великое государство? («СССР стал действительно тюрьмой для народов». — «Россия распятая», с. 209.)
Да под такими словами с радостью подпишется любая Новодворская и любой Сванидзе. Так что, как бы ни проклинал Глазунов «рынок демократии», когда речь заходит о Советском Союзе — он всегда рядом с идеологами и основателями этого рынка.
В 1996 году, к восьмидесятилетию Георгия Васильевича Свиридова, мы напечатали на обложке фотографию композитора, сидящего на скамейке в валенках, в старом поношенном пальто, с палкой в руках на чужой даче, которую он снимал в Подмосковье.
Под фотографией были слова Распутина и заголовок: «Повелитель мелодий». Я подарил этот журнал Глазунову.
Художник буквально впился в распутинский текст: «Повелитель мелодий!», «Рожден в курской деревне, обновленной революцией!».
Лицо его налилось гневом, в словах и междометиях кипела ревность художника, который жизнь свою всегда соотносил с властью, рассчитывал и выстраивал отношения с ней, обслуживал ее, одновременно ненавидя, торговался, выкраивал льготы и вдруг увидел, что есть и другая слава — слава художника, равнодушного к власти, поглощенного лишь творчеством, не жаждущего скандалов и денег, сидящего на скамейке в старом пальто, в валенках, без галстука…
— Да как он смеет быть таким! — слышалось мне в яростных восклицаниях Глазунова. — Этот образ жизни, его аскетизм, независимость, простонародное, плебейское происхождение — все, все — вызов мне, вызов таким, как я!
В 2002 году издательство «Молодая гвардия» выпустило в свет книгу заметок, дневниковых записей, рабочих тетрадей композитора Георгия Васильевича Свиридова «Музыка как судьба». Эти записи композитор вел с 1972 по 1994 год.
Замечателен «Указатель личных имен», завершающий восьмисотстраничную книгу. В нем около ста страниц и около полутора тысяч имен. Поскольку Свиридов не замыкался в узкопрофессиональном музыкальном мире, а жил в пространстве всей русской и мировой культуры, то указатель изобилует именами политиков, историков, кинематографистов, актеров, писателей, поэтов.
Среди них на многих страницах книги встречаются имена Сергея Есенина, Николая Рубцова, Василия Шукшина, Василия Белова, Валерия Гаврилина, Вадима Кожинова, Юрия Казакова, Владимира Крупина, Юрия Кузнецова, Владимира Личутина, Анатолия Передреева, Алексея Прасолова, Владимира Кострова…
Иных из нас он разыскивал сам, писал нам письма, приглашал к себе в гости, часами беседовал с нами, желая, как я сейчас понимаю, передать «в хорошие руки» свой опыт понимания жизни, истории, русской судьбы.
Любая возникшая на патриотическом горизонте творческая судьба интересовала его. Он читал наши
