По дороге сюда Уилл с Нэнси ворчали о том, что орлы из пятьдесят пятого участка, как обычно, затопчут все следы на месте преступления, но, как оказалось, напрасно. На этот раз Мерфи взял все под свой личный контроль. Толстого и медлительного детектива Чапмана нигде не было видно. Уилл похвалил капитана за знание принципов криминалистики, и это было все равно что потрепать пса по холке и ласково промурлыкать: «Хороший мальчик». Мэрфи тут же сделался его другом на всю жизнь и охотно рассказал, как его парни явились на вызов — соседи услышали крики и набрали 911, — увидели тело и открытку, а потом один из сержантов обнаружил и забрызганного кровью убийцу, Луи Камачо, забившимся за топливный бак в подвале. Он пожелал немедленно сделать чистосердечное признание, и у Мерфи хватило здравого смысла заснять на видео то, как Камачо отказывается от своего права хранить молчание и монотонным голосом признается в том, что совершил. Как это пренебрежительно охарактеризовал сам Мерфи, имели место «голубые разборки».
Уилл слушал его спокойно, но Нэнси не выдержала:
— А другие убийства? В них он сознался?
— Честно говоря, я пока не стал этим интересоваться, — сказал Мерфи. — Решил дождаться вас. Хотите поговорить с ним?
— Да, чем раньше, тем лучше.
— Тогда идемте.
— Так он все еще здесь? — Уилл одобрительно улыбнулся.
— Я решил упростить вам работу — подумал, что вряд ли вы захотите тащиться за ним через весь Бронкс.
— Капитан Мерфи, вы просто герой!
— Если захотите поделиться своим мнением обо мне с начальством — не стесняйтесь, — отозвался Мерфи.
С первого же взгляда Уилл обратил внимание, что Луи Камачо полностью подходит под описание серийного убийцы — среднего роста, смуглый, худощавый, вес около ста шестидесяти фунтов. Нэнси тоже это заметила, судя по тому, как она сжала губы. Камачо сидел за кухонным столом в наручниках и дрожал. Джинсы и потрепанная футболка «Найк» сделались жесткими от засохшей крови. Точно он, подумал Уилл. Вот сидит, весь в крови своей жертвы, как будто совершил какой-то первобытный ритуал.
Кухня была очень аккуратная и миленькая — ряд затейливых банок для печенья, макароны разных форм в прозрачных емкостях, подставки под горячее с изображением воздушного шара, на этажерке фарфоровый сервиз в цветочек. Очень обжитая, очень уютная кухня гея. Уилл навис над Камачо и дождался, пока тот с неохотой поднял глаза.
— Мистер Камачо, я спецагент Пайпер, а это спецагент Липински. ФБР нужно задать вам несколько вопросов.
— Я уже все рассказал полиции, — почти прошептал Луи.
В искусстве ведения допроса Уиллу не было равных. Его внушительная фигура действовала устрашающе, однако эффект уравновешивался мягкостью тона и тягучим южным акцентом. Допрашиваемый никогда не знал, чего ожидать, и Уилл умел обратить это в свою пользу.
— Мы это ценим. Тем самым вы существенно упростили себе жизнь. Однако мы хотим еще кое-что уточнить.
— В смысле, уточнить? Это вы про открытку, которую получил Джон?
— Да, это так. Нас интересует открытка.
Луи горестно покачал головой, и по его щекам покатились слезы.
— Что теперь со мной будет?
По указанию Уилла один из полицейских вытер Луи лицо бумажной салфеткой.
— В конечном итоге это будут решать присяжные. Но если вы продолжите содействовать расследованию, я уверен, это скажется на вашей судьбе благотворно. Я знаю, что вы уже говорили с полицией, но попрошу вас начать с рассказа о том, в каких отношениях вы состояли с мистером Пеппердайном, а потом перейти к тому, что сегодня произошло.
Луи начал сбивчиво рассказывать; Уилл слушал не перебивая. Нэнси, как обычно, строчила в блокноте. Камачо с Пеппердайном познакомились в баре в 2005 году. Это был не гей-бар, но они быстро друг друга вычислили и начали встречаться — темпераментный пуэрториканский бортпроводник из Куинса и сдержанный протестант, владелец книжного магазина с Сити-Айленда. Джон Пеппердайн унаследовал свой уютный зеленый домик от родителей, и за много лет с ним в этом доме успела пожить череда сменяющих друг друга любовников. Разменяв пятый десяток, Джон заявил своим друзьям, что Луи — его последняя страстная любовь. Он не ошибся.
Роман у них развивался бурно, нередко случались ссоры на почве ревности. Джон требовал, чтобы Луи хранил ему верность, Луи был на это неспособен. Джон регулярно обвинял его в изменах, но работа Луи, включающая частые ночевки в Вегасе, давала ему массу возможностей вырваться на свободу. Луи вернулся в Нью-Йорк накануне вечером, но домой не поехал, а вместо этого отправился на Манхэттен вместе с неким бизнесменом, с которым познакомился в самолете. Бизнесмен угостил его в дорогом ресторане, а потом повез к себе, в Саттон-плейс. До дома Луи добрался в четыре утра, потихоньку улегся к Джону под бок и проспал до полудня. Проснувшись с похмельем, он, пошатываясь, спустился на первый этаж, намереваясь сделать кофе и спокойно позавтракать в одиночестве.
Но оказалось, что Джон не пошел на работу и сидел в гостиной в почти невменяемом состоянии, с серым лицом и всклокоченными волосами. Он бормотал что-то невразумительное, всхлипывал и осыпал Луи градом вопросов. Где его носило? С кем? Почему он не отвечал ни на звонки, ни на сообщения? Почему, почему он покинул его именно вчера? Луи отмахнулся от него и спросил, а в чем, собственно, такая большая проблема. Неужто человеку уже нельзя пропустить пару рюмок с друзьями после работы? Сказал, что Джон просто жалок. Джон пришел в ярость и завопил: «Ах, значит, я жалок?! Посмотри-ка вот на это, сукин ты сын!» Он побежал на кухню и вернулся, размахивая открыткой. «Это открытка от убийцы Судного дня, ублюдок! На ней мое имя и сегодняшнее число!»
Луи посмотрел на открытку и предположил, что это просто чья-то глупая шутка. Может, это тот тупой продавец, которого Джон недавно уволил, пытается таким образом отомстить. Спросил, сообщил ли Джон в полицию. Тот ответил, что не сообщал, был слишком напуган. Они еще немного поругались, а потом раздалась веселенькая песенка Бритни Спирс — зазвонил телефон Луи, лежащий на столе. Джон прыгнул к телефону, схватил его и заорал: «Что еще за хренов Фил тебе названивает?» По правде говоря, звонил тот самый вчерашний бизнесмен из Саттон-плейс, и Луи пришлось на ходу придумать какую-то малоубедительную отговорку.
И вот тут, по словам Луи, градус эмоций Джона зашкалил, и этот обычно спокойный и сдержанный малый утратил над собой контроль и схватил алюминиевую софтбольную биту. Бита валялась в прихожей без дела уже десяток лет, с тех пор как Джон порвал ахиллово сухожилие во время матча в Пелэме. Теперь хозяин дома размахивал битой как копьем, тыча ею в Луи и выкрикивая оскорбления. Луи тоже начал орать, требуя, чтобы Джон немедленно прекратил, но Джон продолжал его тыкать, и тогда Луи разозлился так, что перестал соображать, что делает. Каким-то образом бита оказалась у него в руках, а дальше во все стороны полетели брызги крови.
Уилл слушал это признание с нарастающим беспокойством, потому что было очень похоже на то, что Камачо говорил правду. Однако с выводами не торопился. Его не раз водили за нос и, видит Бог, пытаются провести и сейчас. Он не стал дожидаться, пока Луи перестанет лить слезы, и резко и агрессивно спросил:
— Вы убили Дэвида Свишера?
Луи испуганно вскинул взгляд. Скованные руки машинально дернулись в попытке протестующего жеста.
— Нет!
— Вы убили Элизабет Коулер?
— Нет!
— Вы убили Марко Наполитано?
— Хватит! — Луи умоляюще посмотрел на Нэнси. — О чем он вообще говорит?!
Вместо ответа Нэнси подключилась к допросу:
