Лиза места себе не находила. Весь мир вдруг показался бесцветным и пресным, ничто не способно было победить ее уныния. Хотя чего она, собственно, ждала? Она и сама не знала.
Вся семья сидела за чаем, когда слуга вдруг объявил, что приехал господин Сардаров. Паника вдруг охватила Лизу. Не в силах совладать с собой, она вскочила, даже не поздоровавшись, пронеслась мимо него к лестнице и заперлась в спальне.
Она слышала, как он уехал, как заскрипели ступени под ногами маменьки — ее грузные уверенные шаги она узнала бы повсюду, — и замерла от осторожного стука в дверь.
— Лизанька, — сказала мать, входя, — Георгий Арамович просит твоей руки.
Лиза, как громом пораженная, упала в кресло, закрыв ладонями пылающее лицо.
— Этого не может быть, не может быть, — пролепетала она в смятении.
— И тем не менее это так.
— Что вы ответили ему?
— Что мы не можем принять такое решение, не поговорив прежде с тобой. Это так неожиданно.
— Но отчего вы не позвали меня?
— Душа моя, ты вела себя так странно, что я не знала… Вздох облегчения сорвался с губ Лизы. Значит, родители не станут возражать.
Он приехал на следующий день, утром. Лиза уже ждала его. Она всей кожей почувствовала, что он вошел, и стремительно обернулась. Он шагнул к ней от двери. От прикосновения его горячих губ к ее руке Лиза непроизвольно вздрогнула.
— Вы боитесь меня? — спросил он, выпрямляясь. Лиза отрицательно качнула головой. Голос предал ее, отказываясь повиноваться.
— Вчера мне не удалось повидать вас, — сказал он тихо. — Я понимаю, что все это неожиданно, но так уж случилось, что я полюбил вас. Я уж не мальчик, Елизавета Петровна, и знаю цену этому чувству. Поэтому и говорю без обиняков. Я люблю вас и прошу стать моей женой. — Я не тороплю вас, — добавил он поспешно, заметив ее протестующий жест. — Я могу ждать сколько угодно, мне только нужно знать, что вы… что я могу надеяться. — Не дождавшись ее ответа, он продолжал: — Мы совсем не знаем друг друга, это правда. Сейчас я должен уехать по делам, но это ненадолго. Всего на пару недель.
Что он такое говорит, подумала в смятении Лиза. Как это уехать, куда, зачем? Он не может сейчас оставить ее одну.
— Может быть, вас страшит разница в возрасте? Ведь я немногим моложе вашего отца. Мне уже сорок два, а вы еще ребенок.
— Что вы говорите! Да я дышать не могу без вас.
— Лиза!
Он упал к ее ногам. Она ничего не видела и не слышала. Слезы струились по побледневшим щекам.
— Не надо ждать. Я согласна. Я буду вашей женой.
Потом была свадьба, недоумевающие и завистливые взгляды со всех сторон, но ни Лиза, ни Георгий ничего вокруг не замечали. Им дела не было до всего окружающего мира. Они видели и слышали только друг друга.
Венеция, Ницца, Париж… Море, солнце и любовь. Их свадебное путешествие растянулось на два месяца, самые упоительные в их жизни. Георгий баловал ее, как ребенка. Ни дня не проходило, чтобы он не сделал ей какого-нибудь подарка, и все, что исходило от него, будь то цветок или роскошное меховое манто, приобретало особый чарующий смысл.
Георгий оказался великолепным любовником. Он медленно, не торопясь, смиряя порывы своей страсти, приоткрывал перед ней двери в волшебный сад плотских наслаждений. Он умело, шаг за шагом, будил в ней чувственность, исподволь, украдкой внушая ей мысль, что в объятиях любящего мужчины ничто не стыдно, не страшно и не запретно. Она на глазах превращалась из целомудренной девушки в ликующую вакханку. Ее великолепное тело было создано для любви, горячей и необузданной. Лиза щедро дарила ему себя всю без остатка, с лихвой вознаграждая его за терпение и такт. В ее объятиях он узнал наслаждение, которого не знал доселе ни с одной из женщин.
В мае они приехали наконец в Эривань, и он ввел ее хозяйкой в свой дом на Миллионной улице. Именно здесь в марте 1900 года и родилась Марго, венец их любви. Лиза с головой ушла в заботы о ребенке и доме, но главным для нее по-прежнему оставался муж, центр и смысл ее жизни. Она, как нежный плющ, обвилась вокруг могучего дерева, прильнула головкой к его плечу и замерла, счастливая. Когда он уезжал на прииски, или на заводы с инспекцией, или, того хуже, в Петербург, она места себе не находила, худела, бледнела и оживала только с его приездом.
Безоблачное счастье продолжалось всего восемь лет. В один страшный день Георгий слег с обширной пневмонией. Лиза не отходила от него ни днем, ни ночью, превратилась в почти бесплотную тень, поставила на ноги всех врачей Эри-вани и Тифлиса, даже вызвала одного из Петербурга, светило с мировым именем. Но он не успел даже доехать до Эривани. Георгий сгорел в две недели. Даже ее любовь не смогла спасти его.
Когда она вернулась после похорон в опустевший притихший дом и увидела в зеркале свое мертвое лицо с незнакомой серебряной прядкой на виске, она отчетливо поняла, что жизнь ее кончилась в двадцать пять лет. Он унес с собой все: свет, радость, счастье, даже ее голос. Она не могла больше петь. Правда, у нее оставалась Марго, веселая маленькая хохотушка, внешне совсем непохожая на отца, но унаследовавшая его искристый блеск в глазах и неуемную жажду жизни в каждом движении грациозного тела. Георгий оживал для нее в маленькой дочке, и Елизавета Петровна научилась жить для нее.
— Но папа был еще старше, когда вы поженились.
Так сказала Марго. И тут же воспоминания, сладкие и горькие, так надежно упрятанные от посторонних глаз, взметнулись со дна ее души и вырвались наружу, как джинн из старой медной лампы. Рыдания заклокотали в горле, по щекам заструились слезы.
Марго в ужасе бросилась к ней, припала головой к коленям и крепко обхватила руками.
— Мамочка, голубушка, простите меня! Ну что мне сделать, чтобы вы не плакали больше? Ну, хотите, я напишу ему, что все кончено и мы больше не увидимся никогда? Хотите?
Елизавета Петровна слабо улыбнулась сквозь слезы. Огромная любовь и благодарность к дочери захлестнула ее сердце.
— Ну что ты, золотко мое. Разве это что-то может изменить? Поступай, как велит тебе сердце. Не думай обо мне. Знай только, что такого человека, как твой отец, нет и не будет никогда.
Снаряды ложились совсем рядом. Осколки, камни, комья земли барабанили по спинам, не давая разогнуться. Смерть бродила по окопам, выискивая все новые и новые жертвы. Сгорбленные серые спины солдат на дне окона напоминали грибы-дымовики. Володя вспомнил, как они с Нелли любили наступать на них в детстве. Хлопок, дымок — весело.
Детство — это старое фамильное имение под Калугой, лес с дикой малиной, полузаросший пруд, купальня. Маменька в просторном капоте, отец в чесучовых брюках и панаме, Нелли в сарафане, с вольно распущенными по спине волосами. Дымок самовара.
Здесь тоже дым, но пахнет он совсем по-другому, не уютом и сосновыми шишками, а порохом и смертью.
Володя открыл глаза. Видения исчезли. Остался только их растерзанный окоп да сгорбленные серые спины солдат, похожие… — Вот черт, мысли идут по кругу.
Через бруствер перевалился человек, весь покрытый пылью и грязью. В нем с трудом можно было узнать вестового полковника Дорофеева, всегда подтянутого, щеголеватого молодого человека в зеркально начищенных сапогах. Его обычно самоуверенное лицо придворного холуя было сейчас землисто-бледным, перекошенным, щека подрагивала от нервного тика. Он попытался выпрямиться, но безуспешно. Подводили трясущиеся колени. «Мы сейчас немногим лучше, — подумал невесело Врлодя. — Трясущиеся комочки человеческой закваски. Неприглядная картина».
— Где поручик Возницын?
Голос вестового прыгал так, что его трудно было понять. Басаргин только по движению его губ понял вопрос и мотнул головой в сторону, где, тяжело привалившись спиной к стенке окопа, сидел Костя. Тонкая струйка крови сбегала по щеке. Его только что чиркнуло по виску осколком. Молодой солдат, неловко скребя заскорузлыми пальцами по обертке перевязочного пакета, пытался достать бинт. Костя жадно, как рыба,
