Оккультизм в православии

не могли пустоты. Писать об этом много сейчас не буду потому, что этому посвящена глава 'Церковь и рождение научной традиции' в моей книге 'Традиция, Догмат, Обряд'.

'Убеждение во всеобщей одухотворенности природы' не есть анимизм. И христианство убеждено, что у материального мира есть духовная подоснова и что Дух Божий 'везде сый и вся исполняяй' (подробнее В. Никитин мои воззрения по этому вопросу может узнать из книги 'Христианская философия и пантеизм'. - М., 1997, особенно из главы 'Общий знаменатель пантеизма и христианства').

Но анимизм наделяет личной волей и желанием каждый природный феномен. Во всех, даже материальных и космических, процессах анимизм предполагает самостоятельную 'душу'. Это черта примитивного религиозного сознания. Тут я принимаю ссылки В. Никитина на работы Тэйлора и Токарева, но обращаю внимание на то, что вряд ли стоит особенность примитивных культов приписывать христианству. Тезис о том, что 'анимизм присущ всем религиям' и что он присутствует даже в христианстве, - не новость. Он встречался еще в творениях г-на Ярославского-Губельмана. Ново, однако, видеть, как этот оскорбительный для христианства взгляд основателя 'Союза воинствующих безбожников' разделяется церковным журналистом.

Как бы это ни возмущало 'зеленых', но в христианстве нет языческого почитание духов природы. Если В. Никитин считает иначе - это вопрос или его богословской необразованности, или же упрямого сопротивления Библии и церковной традиции. Впрочем, В. Никитин пускает в ход главный аргумент - то, что ему кажется индульгенцией, отпускающей любые богословские грехи: 'экологический аспект'. По его мнению, увлеченность экологией 'делает апелляцию к анимизму или даже пантеизму для пастыря Церкви вполне допустимой'. Учитывая особенную экологическую озабоченность игумена Иоанна и его ближайших помощников, эти слова В. Никитина заставляют всерьез опасаться того, что 'экология духа' в исполнении ОРОК будет дрейфовать к анимизму и оккультизму.

Сам Шипфлингер честнее и логичнее В. Никитина: анимистическую веру в 'духи и души' он прямо ставит в связь с оправданием магии. А уже связи магии с оккультизмом, надеюсь, В. Никитин не будет отрицать. Напомню на всякий случай, что, по мнению Е. Блаватской, 'то, что раньше называли Магией, мы ныне называем Теософией'[66].

О софиологии я специально ни слова не писал. И на этот раз не буду пускаться в 'сие море великое и пространное', в коем играется немало 'гадов' и 'змиев'. Даже если бы вся остальная книга Шипфлингера была буквальным цитированием 'Катехизиса' и была бы столь же бесспорна, как 'Катехизис', но в нее была бы вклеена глава о 'Нью Эйдж', - то и этого было бы достаточно, чтобы сказать: под видом христианской предлагается книга оккультная.

Для того, чтобы почувствовать вкус лужи, не надо выпивать ее всю. Для того, чтобы увидеть, что книга Шипфлингера - оккультная, достаточно было одной главы. Неужели В. Никитин не воспитал в себе обычного профессионального умения отличать дельную книгу от безделушки на основании всего одной страницы, зачастую прочитанной прямо у книжного прилавка?

В. Никитин слишком примитивно представляет себе богословскую жизнь Церкви. По его мнению, 'софиология представляет собой сумму теологуменов, то есть частных богословских мнений, лежащих за пределами догматов, принятых на семи Вселенских Соборах. А посему софиологию по определению нельзя считать ересью'. Во-первых, серьезный богословский анализ показывает, что софиология все же входит в противоречие с догматами Вселенских Соборов[67]. Во-вторых, этот любимый аргумент экуменистов нельзя признать серьезным. Его несостоятельность уже давно показал блаженный Иероним. 'Оригенисты говорят: 'Как мы осудим тех, кого не коснулся Никейский Собор? Потому что, осудив Ария, он, конечно, осудил бы и Оригена, если бы не одобрял его мнений'. То есть: все болезни вместе должно лечить одним лекарством, и поэтому должно отрицать и величие Духа Святого, - так как о естестве не говорили на этом Соборе. Тогда вопрос был об Арии, а не об Оригене, о Сыне, а не о Духе Святом. Исповедовали то, что отрицалось, и о том, о чем никто не спорил, - умолчали. По такому доказательству не должны быть осуждаемы ни Валентин, ни Маркион, ни катафригийцы (монтанисты), ни Манихей, потому что Собор Никейский не называет их, хотя они несомненно были прежде Собора'[68]. Вселенские Соборы Множество ересей (часть из них упоминает Иероним) Церковь преодолела еще до начала эпохи Соборов. И после окончания эпохи Вселенских Соборов церковный разум умел отстранять от себя слишком упрощенные решения (вспомним полемику вокруг исихазма в XIV в.)[69]. И поэтому утверждать, будто богословский разум Православия должен молчать перед лицом католичества, протестантизма или софиологии до тех пор, пока не состоится Восьмой Вселенский Собор, - это или незнание реальной истории Церкви и методов работы богослова, или же лукавство.

Я бы посоветовал своему оппоненту не формулировать вместо меня мои позиции по тем вопросам, по которым я не писал. Не надо строить догадок - пугает или нет меня 'широта подхода', не надо приписывать мне уравнение 'всё мистическое есть ересь', которого В. Никитин не сможет встретить ни в одном из моих текстов. Не надо приписывать мне отрицание 'проблесков Истины' в других религиях и философских системах. Еще три года назад в статье 'О вере и знании'[70] я с полным сочувствием процитировал те святоотеческие суждения, которые советуют брать доброе у 'внешней мудрости'. И с тех пор моя позиция не изменилась.

Нет смысла писать о своем отношении к католичеству, поскольку две главы моей книги 'Вызов экуменизма' специально посвящены проблемам православно-католических отношении. Вновь повторю: экуменическое уравнивание Православия и католичества мне кажется слишком легким решением проблемы, точнее, просто уходом от нее. Я согласен с тем, что в начале века сказал о модно-салонных декламациях в жанре: 'Для Бога все конфессии равны' протоиерей Философ Орнатский: 'Равны ли христианские исповедания перед Богом, это и решать Богу. Что это за литературный папизм говорить от имени Бога! У нас, у христиан вообще, есть критерий для оценки христианских исповеданий: это - верность их Священному Писанию с церковным преданием и голосу Вселенской Церкви, раздававшемуся на Вселенских Соборах'[71].

Я мало симпатизирую католичеству и сильно не люблю оккультизм. Если В. Никитин будет настаивать на том, что книга католического священника Шипфлингера выражает 'ортодоксальную точку зрения Западной Церкви', то к католичеству я стану относиться так же, как к оккультизму. Посему смиренно умоляю Апостолическую администратуру Римо-Католической церкви в Москве: 'Если вы не заинтересованы в том, чтобы приобрести во мне вашего активнейшего недруга, поясните мне и г-ну В. Никитину, - действительно ли книга священника Шипфлингера выражает нынешнюю веру католичества? Вашей вере теперь и в самом деле 'присущ анимизм''?

'Эру Водолея' Шипфлингер связывает отнюдь не с календарно-астрономической датой, а с астролого- теософскими доктринами. Среди провозвестников новой эпохи и нового мышления он называет не астрономов и не ученых, а оккультистов: 'В этом беглом обзоре нельзя оставить без внимания первопроходцев и в чисто религиозной области. Надо назвать трех великих женщин: Е. П. Блаватскую, А. А. Бейли и Е. И. Рерих. Ими вдохновлены и 'Мировая спираль', далее - Р. Штейнер, основатель антропософии, нового духовного движения, а также группа бахаистов' (с. 368).

На правах 'дипломированного богослова' должен смиренно заметить своему оппоненту, что его подвело знание французского языка. Слово antiniceene означает во французском языке не 'противоникейская', а 'доникейская'. Приставка anti может означать не только 'против', но и 'пред'. Так вот, отец Петр Преображенский занимался изданием не антиправославной (антиникейской) литературы, а древнехристианской (доникейской, то есть до 325 года). Для 'член-корреспондента' и главного редактора такая ошибка в переводе все же более чем досадна. Хотелось бы знать, - как понимает В. Никитин словосочетание 'litterature antique': неужели как 'диссидентская литература'?

Еще в духовных академиях учат, что критерии православности, принятые в одну эпоху, могут оказаться недостаточными, недействующими в другое время. Так, например, никейский Символ Веры, ясно отделявший Православие от ереси в четвертом столетии, уже в пятом веке стал недостаточен. Монофизиты (и несториане) со спокойной совестью и даже нарочито употребляли этот Символ, ибо их расхождения с Церковью проходили по тем вопросам, которые не раскрывались в никейском исповедании столь подробно, чтобы исключить еретические толкования. Также и критерий апостола Иоанна ('Духа Божия... узнавайте так: всякий дух, который исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, есть от Бога; а всякий дух, который не исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, не есть от Бога, но это дух антихриста' [1 Ин.