Кризис и другие

7) Сказанное мною выше не имеет никакого отношения к направлению, в котором Обама хочет развивать американо-исламские или американо-российские отношения. Он президент США, ему виднее, дружить с исламом, или ссориться, или сочетать одно с другим. Я не о направлении – куда едет машина. Я о машине ('Запорожец' или 'Мерседес', так сказать). И о ее водителе.

8) Сбой в личности (ее содержании, а не интеллекте), сбой в работе аппарата (чего на моей памяти не было никогда) и беспрецедентность мировой ситуации рождают мегафеномен. Как ни странно, этот мегафеномен (не Обама, как таковой, а, так сказать, персонифицированная Америка) адресует к тем мелочам, на которые я, обещая вернуться к Обаме, переключил временно внимание читателя.

Не буду подробно разбирать московские виньетки, ибо им предшествовало то, что я описал в предыдущей статье. И что очевидным образом намного важнее любых виньеток. Постараюсь разъяснить свою модель читателю на примере не московском – каирском.

Каирская речь Обамы – это сводимый к одному слову мессидж, посылаемый исламскому миру. Слово же это – 'сваливаем'. Обама говорит исламскому миру в Каире: 'Мы сва-а-а-ливаем'. А дальше он начинает виртуозно варьировать букву 'а': 'Мы сва-а-а… а-а! А-а-а!!! А-а?'

Как именно сообщество комментаторов сие обсуждает? 'Вот, смотрите, – говорит один комментатор, – тут 'а-а!' сказано. Два раза 'а' и с одним восклицательным знаком'. Другой комментатор говорит: 'А вот тут сказано: 'А-а-а!!!' Три 'а' и три восклицательных знака. Представляете?' Включается третий комментатор: 'Вы что, не видите, – говорит он, – что тут вопросительный знак поставлен?!'

Обаме на все это наплевать. Он может выводить рулады, состоящие из буквы 'а', прельщая аудиторию, напуганную глобальными эксцессами. Он и глиссандо устроит, и форте, и пиано. Зашатаешься! Но по существу не сказано ничего, кроме того, что 'сваливаем'. Откуда? В каком порядке? С какими последствиями?

8) Обама, произнося речь в Каире, понимал, что он должен говорить 'мы сваливаем'. Почему он должен говорить именно это? Любое 'почему' адресует к определенному содержанию. Если содержания нет, то его отсутствие компенсируется особой чуткостью.

Обама чувствует – я бы сказал, гениально чувствует, – что нравится мировой общественности. А еще он чувствует, что должен быть 'Бушем наоборот'. Мало ли что он еще чувствует! Но, помимо этих чувствований, есть еще и нечто другое. Чувствования должны относиться к слову 'сваливаем'. Мол, надо произнести это слово. А что если, продолжив эксперимент с малыми, но дорогими золотниками, вообразить, что Обаме в слове 'сваливаем' нравятся только рулады на букве 'а'? Что он с удовольствием говорил бы не 'сваливаем' (зачем отвечать за содержание?), а просто: 'А!', 'А-а!', 'А-а-а!'. И купался бы в волнах всеобщего восхищения, как тенор из 'Ла Скала'.

Впервые такое аналитическое видение посетило меня после лондонской встречи G-20. Мне вдруг приснился некий, вполне, надо сказать, гойевский, аналитический сон.

'А-а!' – сказало одно высокое лицо.

'А-а-а?' – уточнило другое лицо.

'А! А-а-а!!!' – начали кричать лица друг другу.

'А-а, а-а', – примирительно сказало третье лицо.

При этом все лица погружались в пучину дерегуляции.

№24. 22.07.09 'Завтра' No: 30

Что отражает мое аналитическое видение, в котором 'ши' (погружение в пучину дерегуляции) никак не связано с 'мин' (решениями тех, кто в пучину эту медленно погружается)? Неспособность лиц, принимающих решения, на что-либо повлиять? Отнюдь! Могут эти лица на очень многое повлиять. Ядерную войну, например, развязать могут, да и не только. А вот чего они не могут, так это изменить направление процесса.

Рассуждая о глобальной перестройке, отечественные и зарубежные аналитики не желают вдуматься и вчувствоваться в то нетривиальное, чем заряжено это, слишком легко произносимое ими 'мин'. Perestroika – это когда политик осмеливается во всеуслышание заявить, что 'процесс пошел'. Он сие заявляет, и никто из людей, чья профессия удивляться, обнаружив странное, – не удивляется.

Спросят: 'А что странного? Ну, пошел процесс и пошел. Вам, неприличному ретрограду, это не нравится, а приличные неретроградные люди в восторге…'. В восторге – от чего? От того, что политик – сам по себе, а процесс – сам по себе? Но что тогда такое политика? Мне казалось, что политика – это УПРАВЛЕНИЕ ОБЩЕСТВЕННЫМИ ПРОЦЕССАМИ.

Коль скоро это так (а это так), то нельзя, являясь политиком, отстраненно констатировать: 'Надо же, идет куда-то это существо на двух своих ножках… Ну, идет и ладно – что поделаешь, это же процесс! Не я его веду – он ведет всех сразу, и меня в том числе'.

Как это он тебя ведет? Ты же политик! Познавая процесс, оседлывай познанное. Если же сначала Андропов говорит, что процесс не познан ('не знаем общества, в котором живем'), а потом Горбачев заявляет 'процесс пошел…', то, согласитесь, изрекаемые этими двумя очень разными политиками 'мин' находятся в одинаково вопиющем несоответствии с 'ши', согласно которому политика представляет собой управление общественными процессами.

Удивление, негодование по поводу этого несоответствия, или хотя бы предъявление оного в более сдержанной форме, – свидетельствовали бы о наличии в системе неповрежденной нормы. Отсутствие указанной реакции – свидетельствует о повреждении этой самой нормы. Некий орган (экспертное сообщество, интеллигенция, интеллектуальный класс) должен реагировать, но… Социально-политическая диагностика (ничем не отличающаяся, по сути, от диагностики медицинской), согласитесь, наитревожнейшая. Вы в ноги больному иголки вкалываете, а он не реагирует.

Госпитализировать больного? Провести детальное обследование? Как бы не так! Больному рекомендуют для излечения сверхсложное альпинистское восхождение. Оказавшись на высоте, он окончательно теряет способность нормально двигаться. Его не спускают вниз, а рекомендуют, опять-таки ради излечения, перейти через пропасть по канату. Он падает в пропасть. Рекомендующие хихикают: 'Так мы затем и дали этому гаду такую рекомендацию, чтоб он, подонок, разбился вдребезги'. Имя 'гада' – СССР. Описанная история его лечения – перестройка-1.

Теперь что предлагается? В качестве программы-минимум лечить таким же образом 'гадину' под названием Российская Федерация. А в качестве программы-максимум – осуществить сие с 'супер-гадом' по имени современное человечество.

Категорически настаиваю на следующем.

1) Подлинная политика является именно управлением общественными процессами и ничем другим.

2) Осуществляемая сейчас политика не является управлением общественными процессами. Она не является таковым не только в России, но и нигде. Или почти нигде. Может быть, в Китае, да и то сомневаюсь.

3) Соответственно, осуществляемая сейчас политика не является политикой подлинной.

4) Это (неподлинность политики, как минимум, в эпоху после Сталина, Рузвельта, Черчилля) давно зафиксировано постмодернистами. Они с ликованием заявили о ряде 'смертей' (проекта, человека и так далее). В том числе, и о смерти политики.

5) Постмодернисты правы в своей констатации.

6) Другое дело, что любая констатация для одних является вызовом ('политика умерла, но мы ее воскресим'). А для других – фатумом. Паскудность постмодернизма в том-то и состоит, что он все вызовы хочет превратить в фатумы. Но в том, что касается констатации вызовов, он зачастую прав. И потому вполне можно одновременно испытывать к нему глубокое отвращение и прислушиваться к его вердиктам.

7) Стоит прислушаться и к тому, с чем постмодернизм связывает смерть политики. Мы вот с вами говорим о политике подлинной и неподлинной. Мол, подлинная политика управляет общественными процессами, а политика неподлинная – не управляет. Постмодернизм же, похихикивая, скажет, что подлинности нет вообще, а есть одни симулякры. Поэтому само словосочетание 'подлинная политика'