Противнику только и нужно, чтобы у нас история страны заменилась историей отдельных регионов. Краеведением. Этнологией. Этнографией. Исследованием местных обычаев. Местные обычаи — замечательная вещь. История малого региона — прекрасное занятие, ею, безусловно, надо заниматься. Все это очень важно. Но только нельзя, чтобы это оторвало нас от большого процесса, чтобы каждая из клеточек замкнулась в себе, потому что, когда клеточки так замкнутся, организм будет готов к распаду. А наша задача — этот распад не допустить.
Нам нужны исследования, нам нужна живая (ученые называют ее «феноменологическая»), образная информация с мест. Нам нужны информационные инфраструктуры, позволяющие делиться такой информацией. Все это должно быть на уровне XXI века, без этого нет победы. Кто мешает этим заниматься, создавая клуб? Кто мешает активным членам клуба подключиться к проведению социального исследования, которое впервые за 20 лет скажет что-нибудь о реальной ситуации в стране?
Вы считаете, что это маленькая задача? Это огромная задача, если удастся ее решить. Огромная. Она сама по себе может повернуть очень многое.
Кто мешает проявлять инициативу, давать реальную информацию с мест, вести теле- и видеосъемку на местах с тем, чтобы мы потом могли размещать эти ролики на сайте и комментировать? Кто мешает создавать для этого большую, живую, нормальную структуру без шифров и паролей, без прятанья под кровать или ухода в подполье, без шараханья от собственной тени, без постоянного нашептывания: «Да-да, мы знаем: как только начнется деятельность, так появятся провокаторы»?
Провокаторы обязательно появятся. И это следующий вопрос. Они просто не могут не появиться. Во- первых, они всегда слетаются на свежее начинание, как мухи на мед. Во-вторых, их «слетают» даже не для того, чтобы обязательно что-нибудь разгромить, а для того, чтобы просто проверить: кто собрался-то? Идиоты, не идиоты? Чем заниматься будут? Совсем лохи или не совсем? Это может быть вполне сдержанно-доброжелательное зондирование, так сказать, «проверка на вшивость».
И если проявятся такие провокаторы — грубые, очевидные, оголтелые, — их надо отсекать. Это дело самозащиты. Это критерий серьезности людей, взявшихся за большое начинание.
Но нельзя же, боясь всего этого, прятаться в подполье или под кровать или зарывать голову в песок. Надо просто заниматься той деятельностью, которая сейчас возможна, реальна, для которой открываются новые поля. Это как в боевых искусствах… Я был не самым лучшим самбистом, но учил меня замечательный человек, очень добрый, умный, — Анатолий Аркадьевич Харлампьев. Он всегда говорил, что в подобного рода искусствах использование силы противника есть основа основ. Если противник очень сильный и очень тяжелый, но ты знаешь, что такое подсечка, то чем тяжелее твой противник и сильнее, тем больнее он ударится, упав.
Весь набор стоящих перед нами задач — информационных, интеллектуальных, мировоззренческих — мы будем последовательно решать. Медленно — не обессудьте. Но мы их обязательно будем решать.
А вот когда придет время и станет ясно, что перестройка-2 так же выходит на улицы, как она выходила в эпоху перестройки-1… Ведь, согласитесь, никто не мешал людям собраться в момент, когда распустили Советский Союз. Или в момент, когда Беловежскую пущу сделали основой для окончательного развала того, что осталось от Большой России. Собраться и выступить в защиту Советского Союза или против возмутительной дезинтеграции, при которой от тела России отрывают Украину и Белоруссию. Но ведь люди не вышли. Почему они не вышли? Почему? Потому что они были к этому не готовы. А почему они были не готовы?
Отвечать на все эти вопросы надо спокойно и нормально.
Если помните, я завершил предыдущую передачу фразой Есенина: «Проведите, проведите меня к нему! Я хочу видеть этого человека».
О чем я говорил? Я говорил о том, что мы на развилке. Что, теоретически, у нас есть минимальная задача: попытаться привести в сколь-нибудь адекватное состояние общество, которое возникло в результате того, что граждане захотели капитализма. Не надо говорить только, что они его не захотели. Они его захотели.
Я повторю, но не для того, чтобы сыпать соль на рану: в 1991 году, в июне месяце, на территории РСФСР, то бишь нынешней Российской Федерации, проходили прямые выборы президента, наделенного не нынешними суперполномочиями, а вполне умеренными полномочиями. Кандидатами на выборах были Жириновский, Николай Иванович Рыжков и еще несколько человек, включая Бориса Николаевича Ельцина.
Я про выборный процесс знал все. В частности, могу поклясться, что этот процесс был нормальный, демократический, без грубых подтасовок.
Все заявки уже были сделаны. В июне 1991 года Борис Николаевич Ельцин не прятал свое желание де-факто строить капитализм. Он был избран тогда триумфально. И я не могу верить, что избравшие его, ну скажем, 70 миллионов моих сограждан являются картотечными агентами ЦРУ США. Потому что если я в это поверю, то я должен повеситься. Зачем мне тогда работать с обществом?
Значит, я что-то другое должен думать про этих граждан… Что их обманули, что по отношению к ним применили шоковые технологии и так далее. Я уже много раз об этом говорил.
На референдуме 1993 года эти же сограждане, уже ограбленные Ельциным и Гайдаром и зомбированные классической формулой «Да — Да — Нет — Да», проголосовали так:
В числе «Да» было доверие ельцинскому курсу реформ.
В 1993 году — уже после того, как Ельцин пообещал, что ляжет на рельсы, если в результате реформ цены вырастут втрое, когда уже произошло то, что произошло, когда народ уже ограбили, обесценив его сбережения в банках, когда уже все было ясно, когда Гайдар уже чмокал, а все остальные уже завывали по поводу советского прошлого на разные голоса — граждане проголосовали за то, чтобы экономическая политика правительства Гайдара была сохранена. Почему? Потому что они надеялись на то, что будет построен спасительный капитализм.
Потом они разуверились не в капитализме, а в Ельцине. И долго искали ему замену. Зюганов (который представлял собой такую записную альтернативу Борису Николаевичу и вообще всем ревнителям капитализма) никогда не осмелился говорить даже об изменении результатов приватизации — не то что о построении государства на основе прежней формы собственности на орудия и средства производства или о возвращении к общественным фондам потребления. Он даже близко об этом ничего не говорил.
Очень высокомерно и специфически говорит об этом Чубайс: «Да, в 1996 году мы увидели, что Зюганов никаких результатов вообще не пересматривает, ни слова об этом не говорит. И мы поняли, что он внутренне сломан».
В 1996 году выборы были специфические. Совсем не так сильно смутировавшие, как теперь об этом говорят. Но специфические… Уверяю вас, если бы 80–90% граждан в 1996 году хотели, чтобы Ельцина любой ценой смели, то президентом стал бы Зюганов.
Но произошло другое. Были использованы какие-то дополнительные административные возможности или не были… Даже если были, то в пределах 10–12%, но не более того. Никакого сокрушительного антиельцинизма не было.
Потом, разочаровавшись в Ельцине, схватились за Лебедя. Схватились — как за возврат к сталинскому социализму? Я вас умоляю… Совсем иначе!
А потом схватились за Путина. Какие же надежды ему делегировали? Надежды на то, что будет спасен капитализм, что все дело в Ельцине: ему поверили, а оказалось, что он и пьяный, и нехороший, и такой, и разэтакий. А теперь, наконец, к власти пришел человек спортивный, разумный, который укрепит власть, стабилизирует ситуацию, — и будет у нас нормальный капитализм.
Каков же реальный объем надежд наших сограждан на то, что они не зря отказались от СССР и всего, что они имели в советском обществе, в обмен на этот самый капитализм? Ведь как они цепляются за возможность хоть каким-то способом капитализм сохранить!
Да, есть гигантский потенциал разочарования. Но это же не разочарование в чистом виде, а смесь разочарования и надежд! Существует правящий класс, который так просто все не отдаст. Существует международная ситуация. И, конечно, если бы можно было нормальным способом превратить капитализм во
