что-то, совместимое с жизнью страны, то это и надо было бы сделать.
Но мы живем в специфическом мире кривых зеркал. Мы живем в стране, которая разорвана на отдельные социальные зоны. У нас нет общества в строгом смысле этого слова. Это социальные среды. В каждой из сред — «свой произвол и свой закон». И в одной из этих сред, называемой «элита», все видится в ином свете. Там есть представление о том, что все в порядке. Что капитализм цветет и пахнет. Что его надо защищать и развивать. Что его не надо радикально перестраивать: он и так уже хороший.
Сказав: «Проведите, проведите меня к нему! Я хочу видеть этого человека!», — я вдруг увидел этого человека. И все его увидели. Это первый вице-премьер Российской Федерации Игорь Шувалов, который сделал заявления явно неэкономического характера (если верить «Коммерсанту» от 17 марта 2011 года) и вступил в полемику с господином Юргенсом.
Господин Юргенс говорит, что все надо быстренько «раздолбать» с тем, чтобы создать что-то новое, а то иначе не вытанцовывается модернизация.
А Шувалов говорит, что ничего не надо «раздалбывать», что надо все медленно и спокойно во что-то превращать. Он пишет:
Во-первых, очень дискомфортно жить комфортно, если 95% живет некомфортно. А во-вторых, у нас есть слово «счастье». Но его страшно произносить, потому что хочется говорить о комфорте. «Comfortable!» — так и рвется изнутри.
Кроме того, что значит «экономически мощная»? В каком смысле «экономически мощная»? Господин Кудрин, который тоже является спасителем капитализма в России, заявил, что в бюджете денег нет. Я не ослышался? В бюджете денег нет! Их не хватает. За счет этого мы будем возвращаться к ситуации Вашингтонского консенсуса. То есть брать крупные заимствования и попадать в экономическую (и, значит, политическую) зависимость от кредиторов. Мы уже наращиваем эти заимствования.
А почему денег нет? Вы мне можете объяснить, почему их нет, если бюджет сверстывался при цене 40–50 долларов за баррель, а сегодня цена на нефть, а также на все остальные энергоносители переходит за сотню? Ну так почему нет денег? Мы всё говорим: такой модерн, другой модерн… Почему денег в бюджете нет? Ну можно задать простой вопрос?
А потому нет, что промышленность и все остальное заваливаются. Натурально, заваливаются. И собранные в бюджет средства нужны для того, чтобы затыкать дыры, обнажаемые этим завалом. Часть, конечно, разворовывается — «красиво жить не запретишь». Комфортно. Comfortable, прошу прощения. Но, помимо этого, просто обнажаются все новые и новые дыры, их надо затыкать средствами, собираемыми с избыточных цен на нефть. И у же этих избыточных цен не хватает! А почему не хватает? Потому что дыр становится все больше. Идут трещины, дыры начинают зиять одна за другой.
И вот эти все заклинания называются спасением капитализма? Господин Шувалов пишет:
Почему инфраструктура, которая обеспечивает бизнес, и прочее называются ценностями? Это что за аксиология? Я года полтора занимался аксиологическими исследованиями — протоаксиологией в Древнем мире, классическим аксиологическим периодом, который кто-то начинает с Канта, кто с кого. При чем тут ценности?
Но если говорить о мироощущении, то в этой группе — мироощущение какой-то такой благодати. Она не слышит, как воют другие группы. Она не слышит, что собирается вокруг нее, как к ней относятся. Власть не понимает, что нельзя стать «президентом надежд» ни через 4 года президентства, ни, тем более, через 8–10. Что нужно как-то объясняться со своим обществом, и не на этом птичьем языке.
Соорудили самый глупый тип периферийного капитализма, поэтому он начал обваливаться. Периферийного, беспомощного капитализма — в момент, когда капитализм начал заваливаться во всем мире, когда он теряет легитимацию. Заговорили о модернизации в тот момент, когда с модерном происходит что-то нехорошее. И так далее.
Что такое элита, которая все это устраивает? Это элита, находящаяся в глубочайшем отрыве от широких общественных масс. Что делать? Противопоставить элите сами эти широкие массы? А массы ничего не могут. Они наголосовались, они донадеялись. И теперь, когда они перейдут от надежды к разочарованиям, они все это просто грохнут.
У нас отвратительное государство — гнилое, не просто коррумпированное, а криминальное по своей сути. У него есть масса сквернейших характеристик. Но оно есть. И единственное оправдание ему заключается в том, что в лоне всей этой гадости, может — поверьте мне, может — сформироваться что-то здоровое. Большие социальные общности, новые классы, новые крупные социальные группы. Внутри этой гадости существует общество, не больное до конца, не мертвое.
Россия — очень живая страна. Гораздо более живая, чем какая-нибудь Германия или Франция. И в ней возможно формирование новых больших социальных общностей. Но если государства завтра не будет, то эти общности не успеют сформироваться… У матери в животе ребенок, а сама-то она и пьет, и делает еще бог знает что, и больна, но если она умрет не через 2 года, а через 8 месяцев или 6, то ребенок не родится. Ничего не будет. Будущего не будет.
Оправдание гниению не в том, что оно есть «вставание с колен» или что-нибудь в этом роде… Оно отвратительно. Все это сползание, гниение отвратительно. Но если альтернатива ему — быстрое обрушение, то пусть оно лучше погниет. И в этом смысле, конечно, не высокая литература здесь пригодна, а всем знакомый фильм «Белое солнце пустыни», в котором Сухова спрашивает один из представителей «бригады» (как сейчас бы сказали) Абдуллы: «Ты как хочешь — умереть сразу или помучиться?» Сухов отвечает: «Лучше помучиться».
Лучше погнить, чем вот так сразу рухнуть. И когда я в 2008 году стал понимать, что это все пахнет новым быстрым обрушением… то лучше погнить. Но «лучше погнить» не значит, что надо гнить. Надо взмывать… И никто об этом не говорит. Ни Шувалов, ни Юргенс. Просто Юргенс про свою демократизацию, модернизацию, «без которой нам не жить», говорит на языке перестройки, которая обрушит все в два года. А Шувалов говорит на языке гниения.
Нет раскола на национальный капитал и на капитал антинациональный! Есть скромная полемика между людьми, пришедшими на юбилей Гайдара. Между Институтом экономики переходного периода Гайдара и Институтом Юргенса. Ничего больше нет. Это всё «девочки надежные, проверенные, большевички с 17-го года». Это всё одна примерно компания. Это победившая группа либералов, часть из которых хочет, чтобы процесс шел медленно (чтобы вот так вот гнило), а часть считает, что неплохо бы и обрушить.
А еще у них есть противники, которые вообще говорят, что желательно элиту экспортировать из других стран. И это говорится всерьез. И называется это националистической оппозицией. Понимаете? Вот рельеф! Вот реальная карта, которая лежит на столе. И всему этому надо дать бой.
Соответственно, мы ведем разговор о своем проекте, а также о проекте «Модерн» и прочем. Зачем нужен этот разговор? Зачем нужен вообще этот разговор о модерне и его альтернативах? При том что в сколь-нибудь нормальной социально-политической ситуации такой разговор, вообще-то говоря, есть удел небольших философских групп. А затем он нужен, что ситуация ненормальная.
Страна потеряла смысловые опоры, смысловой каркас. У нее действительно сломан хребет. В мозгах — полный хаос. Это называется когнитивный хаос, аксиологический (господин Шувалов под ценностями имеет в виду инфраструктуру бизнеса, но мы знаем, что ценности — это другое, «аксио» — то, что наполняет нашу жизнь духовным, человеческим содержанием), культурный и иной. В условиях этого хаоса, этого вакуума люди мечутся. Они утратили опоры, существующие в нормальном обществе, которому не ломали хребет. Они понимают, что они тонут, и пытаются нащупать опору, нащупать какие-то точки. И хватаются за любые соломины, потому что нет готовности к формированию смыслового каркаса на месте этого клубящегося сумбура (про Шостаковича когда-то, в эпоху борьбы с космополитизмом, писали: «Сумбур вместо музыки»).
В этих условиях найти мировоззренческие основания безумно трудно. Надо помочь. Надо успеть
