— Ева, наверно, рада? — сказал я.
— Прямо до смерти, маленький засранец, можно подумать, ты не знаешь. Она теперь другими вещами интересуется. Другими людьми. Не правда ли? Думаю, папуле дадут крепкого пинка под зад и отправят к его мамочке, как только он переступит порог нашего дома. И между ними все будет кончено.
— О боже!
— Да уж, но я всегда недолюбливал. Он садист. Так что у нас в доме освободится комната для кого- нибудь другого. Все скоро изменится. Мне нравится свой старикан, Кремчик. Он меня вдохновляет.
Я был польщен и едва не ляпнул: «Если твоя мама и мой папа поженятся, мы станем братьями, и тогда придется нам нарушать запрет кровосмешения», но вовремя прикусил язык. И все же, эта мысль доставила мне несказанное удовольствие. Это означало, что мы с Чарли будем прочно связаны на протяжении многих лет, даже когда закончим школу. Мне хотелось подтолкнуть Еву и папу к этому шагу. А мама погорюет и перестанет. Может, даже найдет себе кого-нибудь, хотя вряд ли.
Внезапно на соседней со школой улице раздался грохот, похожий на взрыв. Ничего подобного здесь не слышали со времен воздушных налетов 1944 года. Распахивались окна; бакалейщики устремились к дверям своих магазинов; покупатели бросили обсуждать бекон и все как один обернулись; учителя чуть не попадали со своих велосипедов от удара звуковой волны; и мальчишки, выйдя из школьного здания, ринулись к воротам, хотя многие, — классные ребята, — пожимали плечами и с отвращением отворачивались, плюясь, бормоча ругательства и презрительно шаркая ногами.
В розовой машине «Воксхол Вива» врубили на полную мощность квадратичные колонки, и песня «Восемь миль в высоту» в исполнении группы «Бёрдз» сотрясла воздух. На заднем сиденье развалились две девочки, за рулем сидел менеджер Чарли по прозвищу Рыба, высокий, стройный красавец, выпускник привилегированной частной школы, чей отец, по слухам, был адмиралом морского флота. Говорят, его мать носит титул «леди». У Рыбы были короткие волосы и самая что ни на есть обыкновенная, поношенная одежда белая рубашка, мятый костюм и теннисные туфли. Он не гонялся за модой, но каким-то непостижимым образом выглядел как хиппи, да и вообще клевый парень. Этого мальчишку ничто не могло смутить. Загадка природы: он в свои девятнадцать был не намного старше нас, но, в отличие от нас, казался недосягаемым, необыкновенным, и, признав его превосходство, мы решили, что этому человеку можно доверить нашего Чарли. Почти каждый день он подъезжал к школе, чтобы забрать нашего кумира на репетицию.
— Тебя куда-нибудь подбросить? — прокричал Чарли Хелен.
— Не сегодня! Увидимся!
Чарли заспешил к машине. Чем ближе он подходил, тем больше оживлялись девочки на заднем сиденье, как будто на ходу он гнал перед собой ветерок, приводящий их в трепет. Когда он сел рядом с Рыбой, они перевесились вперед и страстно поцеловали его. Он поправлял прическу, глядя в зеркальце заднего вида, пока розовый монстр втискивался в поток транспорта, распугав малышей, толпившихся у переднего капота, пытаясь открыть его — вот балбесы! — и рассмотреть мотор. Когда машина скрылась из виду, толпа быстро рассосалась.
— Онанист, — уныло сказали вслед мальчишки, подавленные красотой зрелища. — Онанист чертов.
Мы возвращались домой, к своим мамочкам, фрикаделькам, картофельным чипсам и томатному соусу, возвращались, чтобы зубрить французские глаголы и готовится к завтрашнему футбольному матчу. Но Чарли… Чарли будет с музыкантами. В час ночи приедет в клуб. Пожмет руку Эндрю Луг Олдэму.
Но сейчас, по крайней мере, в моем распоряжении Хелен.
— Прости за то, что с тобой случилось, когда ты ко мне заходил, сказала она. — Он обычно такой дружелюбный.
— Ну, отцы часто злятся, и все такое.
— Нет, я о собаке. Я не одобряю чисто телесную любовь, а ты?
— Слушай, — сказал я, резко оборачиваясь и следуя полученному однажды от Чарли совету поведения с женщинами: держи — не отпускай, но спуску не давай. — Я иду на автобус. Не собираюсь весь день торчать перед школой и выслушивать остроты в свой адрес, как баба-дура. Ты кого-то ждешь?
— Тебя, дурачок.
— Ты пришла специально ради меня?
— Ну да. Ты сегодня занят?
— Нет, конечно, нет.
— Тогда побудь со мной, ладно?
— Отлично.
Она взяла меня под руку, и мы продефилировали мимо пялившихся вовсю ребят. Она сказала, что собирается убежать в Сан-Франциско. Родители её унижают и достают, а в школе только голову забивают бесполезной чепухой. По всему Западу прокатилась волна освободительного движения и альтернативного образа жизни — крестовый поход детей никогда не принимал такого масштаба а Волосатая Спина не позволяет ей приходить домой позже одиннадцати. Я сказал, что крестовый поход детей уже провалился, у всех наступила передозировка, но она не слушала. Я её не винил. До нас новшества доходят с большим опозданием, когда остальной мир уже успел ими переболеть. Но мне откровенно не нравилась мысль, что она сбежит, во многом потому, что сам я останусь. Чарли себя нашел, Хелен готовилась к побегу, а я что? Мне-то что делать?
Я поднял глаза и заметил спешащую ко мне Джамилу в черной футболке и белых шортах. Я и забыл, что мы договорились встретиться. Последние несколько метров она преодолела бегом, и теперь запыхалась, но скорее от волнения, чем от усталости. Я представил её Хелен. Джамила едва взглянула на нее, но Хелен продолжала держать меня под руку.
— Анвару все хуже и хуже, — сказала Джамила. — Он не сдается.
— Оставить вас вдвоем? — спросила Хелен.
Я поспешил сказать «нет» и спросил Джамилу, можно ли ввести Хелен в курс дела.
— Да, если у тебя есть желание подвергнуть осмеянию наши культурные традиции, а наш народ представить как старомодный, экстремистски настроенный и тупоголовый.
Так что я рассказал Хелен о голодовке протеста. Джамила сдобрила мой рассказ пикантными подробностями и поведала о последних событиях. Анвар не отступал ни на йоту, не проглотил ни крошки печенья, не выпил ни грамма воды, не выкурил ни единой сигареты. Или повиновение Джамилы, или смерть в муках, когда все органы постепенно отказывают. А если его поместят в больницу, он будет делать это снова и снова, пока его семья не сдастся.
Начался дождь, и мы втроем укрылись под навесом автобусной остановки. Хелен слушала терпеливо и внимательно, держа меня за руку, как бы утешая. Джамила сказала:
— Я постановила для себя, что сегодня в полночь приму какое-нибудь решение. Больше тянуть невозможно.
Каждый раз, как мы поднимали вопрос о её побеге и о том, как достать денег на пропитание, она говорила:
— А как же мама?
Что бы ни предприняла Джамила, Анвар будет обвинять во всем Джиту. Для Джиты наступит сущий ад, а ей сбежать некуда. У меня возникла гениальная мысль: они должны бежать вместе, но Джита никогда не бросит Анвара, индийские жены так не поступают. Так мы и ходили вокруг да около, пока Хелен не пришла в голову блестящая идея:
— Пойдем и спросим твоего отца, — сказала она. — Он человек мудрый, высокодуховный, и…
— Шарлатан он, — сказала Джамила.
— Давайте по крайней мере попытаемся, — ответила на это Хелен.
И мы отправились к нам.
Мама сидела в гостиной и рисовала, из-под ночной рубашки торчали её белые, почти прозрачные ноги. Она быстро захлопнула альбом и сунула его за кресло. Я видел, как она устала, отработав целый день в обувном магазине. Каждый день собираюсь спросить её «Как дела на работе?», но не могу заставить себя произнести такую идиотскую фразу. Так что обсудить ей это совершенно не с кем. Джамила села на стул и уставилась в пространство, предоставив остальным обсуждать попытку самоубийства её отца.
