бедрами, из зала. Следовавшие за нею её американские братья и сестры выходили один за другим на подиум, но на колени не вставали, а отхлёбывали из сосуда и, перебрасываясь весёлыми репликами, возвращались, ободренные, на свои места.
Нельзя сказать, чтобы Нинка исполнилась в Америке каким-то близким к экстремизму благочестием. Виной тому было, скорее всего, то, что в одном из вирджинских колледжей учился на деньги этой самой паствы ее сын - вялый и хилый плотью и духом недоросль. А выпить Нинка могла что угодно, кроме воды и авиационного керосина: в целях омоложения своего организма и упрочения нервной системы она занималась уринотерапией и пила по утрам собственную мочу.
Василий Иванович, изъерзавшийся за время радения, плюнул на всякую политическую корректность и вышел на свежий воздух - на зеленеющую постриженную лужайку. Там жадно затягивалась сигаретой отработавшая уже свой номер Нинка.
- Чё со мной не пошел, в натуре? - спросила она деловито. - Смотри, а то больше в Америку не привезут. Конкретно.
- Да, это я маху дал, - сокрушился для порядка Василий Иванович, не имевший сил разъяснить Нинке свою концепцию мироздания.
- Ну, видал, как пипл оттягивается? Как обдолбанный! - прокомментировала свои впечатления Нинка. - Крутой сегодня 'холи-спирит' пёр!
-Да, блин, неслабый, - согласился с ней по некоторым размышлениям профессор, настраиваясь на её культурную волну, - мало не показалось. Чума!
- Это точно! - Нинка еле заметно усмехнулась, явно не желая выдавать себя. - За всю масть оторвались.
Нинка любила приблатненный жаргон, соответствующий, по всей видимости, её антропологии чувств. Познания её в английском ограничивались несколькими фразами и проникновенными идиоматическими выражениями, с помощью которых она читала налево и направо лекции об ужасах советского коммунизма, выколачивая из своих американских братьев и сестер деньги и подержанные шмотки на помощь жертвам ГУЛАГа. Впрочем, для чтения подобных лекций в Америке знания английского и не требовалось. Да и вообще, никаких слов не требовалось.
- Слышь, Кирпич, с собой есть чего? - спросила она деловито, давя бычок неподдельного 'Мальборо' носком модного ботинка. - Трубы горят.
Она знала, что потребное ей сейчас 'чего' Вася носит с собой всегда как противошоковое средство. К этому его приучило довольно частое пребывание в районах боевых действий. Так, в Афгане на его глазах не вышел из шока комвзвода Паша Леганьков: его БТР подорвался на мине. Жизнь лейтенанта могли спасти всего несколько глотков водки или спирта, которые следовало срочно влить ему в горло. Но фляги майора Кирпичникова и его товарищей были наполнены лишь водой...
Полковник вынул из внутреннего кармана пиджака плоскую металлическую фляжку со значком 'Гвардия' - подарок своего крестника Митяя - и протянул Нинке. Во фляге томилась и грелась верная и праведная 'Столичная' калужского разлива.
Нинка запрокинула голову и сделала несколько 'бульков': видно 'причастное' сухенькое не утолило до конца её духовной жажды.
- Хорошо пошла, - выдохнула она, утирая ладонью рот. - Занюхать есть чем?
- Ты чё, не в Америке, что ль? - Василий протянул ей упаковку 'дабл джусси фрута'. - На вот, 'сперментом' зажуй. Смотри только, чтобы эти козлы сахару туда не напихали.
Нинка понимающе ухмыльнулась. Она вот уже второй месяц кряду жила у Сьюзен и не отпускала своих загребущих рук с горла хваткой американки.
Василий Иванович привычным движением завинтил крышку и упрятал флягу до наступления очередных не лучших времен во внутренний карман пиджака.
- А ты чего не стал? - удивилась Нинка.
- Сам-то я не пью, - меланхолично изрёк профессор - знаток и ценитель шампанского вообще и своих любимых 'брютов', в частности.
- А для чего тогда с собой таскаешь? - подивилась Нинка.
- Чтоб народ не скорбел.
Нинка заржала конём, и её вульгарный смех неприятно резанул по эстетическому чувству милицейского полковника.
С мольбища доносилось подфанерное пение 'апостолов', возносивших хвалу совершенно конкретным потайным и волшебным силам за ниспослание им душераздирающего 'спирита'.
- Бэзил! Нас ждут в ресторане, - раздался за спиной командный голос Сьюзен, что означало в переводе на русский: 'На выход! С вещами!' - Видели, каков был сегодня 'холи спирит'?
Сьюзен посмотрела в глаза своего подопечного, как следователь на припертого к стенке обвиняемого, и хищно прищурилась.
- Да, изрядный, - согласился, улыбаясь, Василий Иванович.
- Это магия, волшебство! - 'Следователя', похоже, потянуло на рекламу своей 'компании'. Зрачки её резко расширились, словно у взявшего свою дозу наркомана на ярком свету. - Это как море!
- Это точно, - согласился полковник. И добавил по-русски, вернее, по-церковнославянски: - 'Море великое и пространное, тамо гади, ихже несть числа'.
- Что вы сказали? - вскинула брови Сьюзен.
- Это непереводимо, - увернулся профессор и махнул рукой.
Воскресные радения оканчивались обязательным совместным ланчем в ресторане - своеобразным аналогом коллективной трапезы у ранних христиан. С той лишь разницей, что теперь каждый оплачивал свой счет сам. Поесть Василию Ивановичу толком не дали, поскольку засыпали вопросами.
Уже при рассадке Василий Иванович уловил своим чутким ухом невинный обмен репликами между Сьюзен и Кэтрин. На вопрос первой, отчего сегодня не было на богослужении Дика, вторая ответила, что у него заболели внезапно жена и дочь, однако сегодня утром их всех видели отьезжающими куда-то. 'Бедняжка, - вздохнула Сьюзен, - будем молить Господа, чтобы они побыстрее поправились'. На том разговор и кончился.
'Доигрался хрен на скрипке!' - отметил про себя Василий Иванович, информированный о том, что такое ослушание бедолаги Дика будет приравнено 'братьями-апостолами' к попытке побега из концлагеря.
Уклонение от радения и последующей трапезы без сугубо уважительных причин означало если и не преступление, то уж, во всяком случае, злонамеренный проступок. Разумеется, ни о каком принуждении к отправлению культа и речи быть не могло: меру должного поведения определял инстинкт, безошибочно подсказывавший границы дозволенного. И вольному субъекту в этих условиях оставалось лишь строго соблюдать установленный режим, 'держать улыбку' и присматривать за ближним.
Вольность уйти пораньше смогла позволить себе сегодня лишь Нинка, да и то потому, что у неё, по её словам, была забита стрелка с каким-то козлом из ФБР - добрым знакомцем своей 'жилички' Сьюзен.
Не успел Василий Иванович наложить себе на тарелку 'американский салат' и вооружиться ножом и вилкой, как на него навалилась Кэролайн.
- Что вам больше всего понравилось в Америке? - спросила она, тщательно, как учили её из телевизора, пережёвывая пищу.
Василий Иванович оторвался от тарелки и, задумавшись, почесал кривым ногтем в бороде. Он хотел было сказать 'природа', однако заслуги насельников этого континента не было в том никакой. Мысль профессора остановилась на водопроводной воде в Вашингтоне - такой же чистой и почти такой же вкусной, как и подмосковная времен его счастливого детства, но он решил, что его слова сочтут за очередную, обидную для национальной гордости 'великоамериканов' насмешку.
- Национальная галерея, - сказал, выдержав МХАТовскую паузу, полковник.
В общем, опять вышла бестактность: получалось, что то лучшее, чем богата Америка, было привозным - скупленным за бесценок, а то и вовсе краденым: и Дега, и Ватто, и Гейнсборо. Исправляя свою оплошность, полковник мысленно вышел из Национальной галереи, пересек сквер, ведущий прямиком к высящемуся вдалеке Капитолию, и устремился в здание напротив. Но не Музей африканского искусства, и не модернистов, и даже не искусства австралийских аборигенов.
Ну и музей авиации и космонавтики, конечно же! - сделал одолжение своим интервьюерам профессор.
