— Я думаю… — Нафан делал успокаивающие жесты руками. — Тихо, тихо, дай мне договорить… Я думаю, что женитьба может пойти ему и нам, — Нафан многозначительно посмотрел Вирсавии в глаза, — на пользу.
Одна сотая процента, на которые Вирсавия не доверяет Нафану, слегка покалывает ей язык снизу. «Он ведь не просто так убедил Давида оставить все Соломону», — эта мысль всегда с ней. Она не видит в ней ничего странного. С какой стати Нафану заниматься благотворительностью по отношению к ней? Но унижение, которому он уговорил ее подвергнуться… Давид не скрывал своих отношений с Ависагой, для нее построили дом по соседству. Нафан уговорил Вирсавию пойти туда… Она вошла в спальню, увидела их в постели… Нафан оказался прав, Давид не смог отказать ей потом. Соломон — сын Вирсавии — получил все.
Так и теперь, ей будет больно, но потом все наладится. Нафан никогда не ошибается…
— У тебя есть какие-нибудь соображения? — наверняка есть, иначе он просто не стал бы заводить об этом разговор.
— Да… Дочь нашего прокурора… Это было бы очень полезно, Вирсавия, — Нафан говорит медленно, стараясь вложить каждое слово ей в ухо.
— Надо подумать.
— Да, вот еще… Никому не нужно знать. Сделаем все тихо. А то папочку невесты снимут по обвинению в коррупции. И вся затея коту под хвост! — Нафан рассмеялся, как он один умеет — сухим смехом-рыком, от которого встают дыбом короткие волоски на затылке.
— Жизнь как дорога… — закончил кто-то рядом душещипательный рассказ.
— Ерунда! — Соломон поднялся со своего места. Голова гудела. Громкая музыка вокруг, люди, смеющиеся женщины, свет…
Он вдруг почувствовал себя, как тогда, в нотариальной конторе, — ужасно глупым! Конечно, дорога! Все эти люди куда-то идут! И даже если не знают куда, как-то перебирают ногами или едут «на попутках», как две расчетливые барышни, которые с ним на этой неделе. «Мужчина не роскошь, а средство к существованию», — глубокомысленно замечает одна из них.
— Знаете, за что я вас люблю? — спрашивает он у них ночью.
— О! Это что-то новенькое! — трещат наперебой женщины. — Расскажи нам… — четыре руки шарят под одеялом.
— За честность. Я уверен, я знаю, что будет. Я заплатил. Я вас трахаю. Все понятно. А таких баб, которые притворяются, что у них любовь, что они там только по любви… я ненавижу. Ведь им, по сути, нужно то же самое! Только они хотят подороже продаться! А что у них есть? Да ничего особенного! Те же две сиськи и дырка вдоль! И они все хотят взять! Это называется у них выйти замуж. Знаете, я считаю, что замужество — это самая дорогая форма проституции. Даже не знаю, какой должна быть женщина, чтобы я на ней женился.
Соломон горячится. Женщины улыбаются и переглядываются. Одна целует его. Другая спускается ниже. Затем обе целуют и ласкают его член.
— Вот так, умницы… — Соломон откидывается на подушки, держа их за волосы и управляя их движениями.
Полузакрытые жалюзи, круглый стол, кондиционер создают ощущение свежести и прохлады — как в вентилируемом склепе. За столом сидят Вирсавия, Нафан и прокурор.
Нафан описывает преимущества объединения их семей. Прозрачно намекает на возраст дочери прокурора, тот при этом болезненно дергает плечами. Этот человек — редкая сволочь, отличающаяся странной патологической жестокостью, — любит своих детей.
— В нем есть что-то очень животное… — охарактеризовала Вирсавия Соломону будущего тестя.
Нафан говорит и говорит. Все очень разумно и логично.
— Но ходят слухи о том, что… что наследие Давида несколько истощилось и расшаталось, — поднимает палец вверх прокурор.
— Да, это так, — моментально признает Нафан. — Но, во-первых, чтобы оно испарилось окончательно, Соломон должен безумствовать еще лет сто, — Нафан поднимает брови и улыбается. Квадратное лицо прокурора складывается в ответную улыбку. — А во-вторых, будь все по-прежнему, вряд ли мы бы к вам обратились, — Нафан ставит жирную точку.
— Думаю, мы договорились, — отвечает прокурор. Его лицо принимает обычное бульдожье выражение. Он отлично осознает, что Вирсавия и Нафан, мягко говоря, пожилые люди, а Соломон не интересуется делами.
День свадьбы назначен.
Дикая круговерть. Соломон не спрашивает имен женщин, беспрестанно отсасывающих его семя. Бешеная скорость, громкая музыка.
— Карусель! Это карусель! — кричит он с обрыва. Женщина удивленно поднимает глаза, выпуская изо рта его член. — Не останавливаться! — он слегка шлепает ее по голове. Она возвращается к прерванному занятию.
— Моя жизнь — это карусель… — печально заключает Соломон, опираясь на горячий капот машины. Эрекция пропадает. Он устал. — Бесконечно вертящиеся огни. Я даже не перебираю ногами. Просто мчусь по кругу… Пошла вон! Глупая шлюха! Дура! — кричит он ей вслед. Женщина отбегает на безопасное расстояние.
— Импотент! — больно впивается ему в промежность.
Соломон заводит машину и уезжает.
— Сволочь! А деньги?! — женщина прыгает на месте от злости, топает ногами и, видимо, осыпает его оскорблениями.
Первый раз в жизни Соломон почувствовал себя легко. Ничего никому не должным.
— Шлюх надо иметь и выкидывать, — говорит он своему отражению в зеркале. Что-то неуловимо меняется в его глазах. — Я ничего никому не должен.
Толпы гостей как морской прибой — одни подходят, поздравляют, трясут руки новобрачным, откатываются, следующие, следующие…
Голоса сливаются в равномерный гул. Соломон смотрит на женщину, которую только что объявили его женой. Как во сне. Ему кажется, что он совершенно посторонний наблюдатель, не участвующий в этом. Он целует невесту холодно, она отвечает тем же.
Они входят в дом, подаренный им ее отцом. Все усыпано цветами, розовые лепестки образуют дорожку, по которой они должны прийти на ложе любви. Соломон идет вслед за ней по лестнице.
«Как она торопится!» — проносится в его голове. Он же старается идти медленнее. Она распахивает двери спальни.
На огромной кровати лежит обнаженный мужчина. Белые длинные волосы падают на его плечи, он лежит, слегка раздвинув ноги.
— Наконец-то, — говорит он жене Соломона, — та почти бежит к нему. Огромный член встает у Соломона на глазах, и он не в силах оторвать от него взгляда. Жена, раздеваясь на ходу — платье, кринолины, бюстгальтер сыплются к ее ногам, — подходит к Соломону и обнаженной огромной грудью выталкивает его за порог. Захлопнувшиеся створки двери слегка ударяют его по носу.
Он стоит перед дверью спальни. Изнутри слышится веселая возня, сопение, стоны, смех, громкие поцелуи…
Соломон поворачивается, одеревеневшие ноги плохо сгибаются. Ависага… Он идет быстрее, почти бежит. В эту ночь он не может быть без женщины.
Машина сносит калитку у дома Ависаги.
— Открой дверь! Открой мне дверь! — он бешено колотит ногами в огромную дубовую поверхность.
— Соломон? — раздается голос из окна. Ависага, голая, высовывается со второго этажа.
— Пусти меня, или я все тут разнесу!
