— С каких это пор немецкие солдаты должны мыться разным дерьмом? — набросился на меня один солдат.
Я возразил с полным самообладанием:
— С тех самых пор, как из жира дохлых кошек у нас изготовляют маргарин.
— Тогда пусть прекращают войну и предлагают мировую…
— Кому? — подхватил Штюкендаль.
— Мне все равно кому. У меня дома остался маленький ребенок. Каждую ночь жена таскает его в подвал, а Геббельс уверяет, будто это даже полезно. Оказывается, для здоровья полезно, когда сидишь без мыла, угля и хлеба. Зачем было затевать войну, если у нас ничего нет? Во что мы одеты? Кончать надо со всем! Нас уверяют, что торчать в подвалах — высшее счастье! Точно мы не люди, а крысы. Мы уже отвыкли спать в постелях. Наши дети забыли вкус молока, на хлеб нам мажут клейстер…
— А ну, солдат, поддай, поддай им как следует, — подзадорил его Штюкендаль.
Недовольство растет не только среди солдат. И штатские все более открыто высказываются против войны»[129].
Однажды над складскими вредителями разразилась настоящая гроза. Они чуть было не попались.
«Как только грузовик нашего госпиталя въехал во двор казармы батальона в Лебау, ко мне подошел рабочий вещевого склада.
— Привезли обмундирование на обмен? — таинственно спросил он.
— Нет. Сегодня ничего сдавать не будем, только получать.
— Ваше счастье. Сюда прибыл какой-то интендант, специально для проверки сдаваемых вами вещей. В большой мастерской по ремонту обмундирования в Эрфурте установили, что на брюках и кителях повторяется один и тот же разрыв. После тщательного исследования там пришли к выводу, что обмундирование, поступающее с вашего вещевого склада, кто-то портит сознательно…
Через некоторое время вернулся от казначея Бауманн. Он сказал:
— Дело пахнет керосином, Карл. Скорее отправляйся автобусом к себе и прячь негодное обмундирование, которое ты приготовил к сдаче. Предстоит проверка, не спрячешь — попадешься. Сколько у тебя там приготовлено?
— Шестьдесят брюк и тридцать кителей.
— Торопись, чтобы захватить автобус. У меня тут проще: и вещей меньше, и спрятать есть куда. А ты должен успеть подготовиться.
Возвращаясь автобусом в Георгсвальде, я обдумывал, как же мне выкрутиться. Пользуясь темнотой, все можно убрать, но тогда на складе обнаружится недостача. А это повод для еще более тщательного расследования.
Вернувшись на склад, я тотчас приказал Штюкендалю спрятать все свертки с негодной одеждой и проинструктировал его на случай допроса.
— Ну и угодили мы в историю, как дерьмо в мармелад, — расстроился Штюкендаль.
Я старался успокоить его, говоря, что главное — это твердо держаться на допросе и не противоречить друг другу.
На обратном пути из Лебау ко мне забежал Бауманн. Он предупредил, что проверка назначена на четверг.
Суток достаточно для того, чтобы замести следы, но как восполнить недостачу?
— Прихвати-ка шпису мыла, которое я ему обещал, — попросил я Бауманна.
— Давай, давай, передам, — рассмеялся Бауманн, — хотя я уже дал этому жлобу целых пять кило. Может быть, он с помощью мыла сделает нас чистенькими, когда нас начнут мазать дегтем?..
Ночью я произвел переучет и выяснил, что на складе все в порядке, недостает только шестидесяти брюк и тридцати кителей, испорченных и приготовленных к сдаче.
Я так переволновался, что из горла у меня хлынула кровь.
Часть свертков я отнес к Францу Хольфельду. Потом мне помог мой четырнадцатилетний сын Вернер, он незаметно перетаскал свертки на квартиру, передавая их через выходящее в сад окно жене. Дочка срезала все пуговицы, сложила их в мешочек и утром забросила его в пруд. Жена разрезала вещь за вещью на клочки и сожгла все в печке. Даже золу мы успели убрать, сын выносил ее ведрами в поле.
Я решил выпутаться из этой истории с помощью знакомого мне рабочего из химической чистки в Нойгерсдорфе, куда согласно приказу сразу же по прибытии санитарных поездов сдается вся грязная и вшивая солдатская одежда.
Утром из квартиры Хольфельда я позвонил в чистку:
— Иоганн, как там мои вещи?
— Что ты меня торопишь? Только сдал, а уже требуешь вернуть.
— Да нет. Я лишь хочу уточнить, сколько их у тебя. Сегодня я тебе пришлю еще партию. Припиши ее к тем.
— У меня шестнадцать кителей и сорок две пары брюк.
— Точно. А сейчас припиши еще тридцать кителей и шестьдесят брюк. Позже я их пришлю. Водитель подвезет их тебе. Прошу, сделай так, а я при случае тебя отблагодарю. Кстати, какого размера обувь ты носишь?
— Ладно уж. Значит, у меня будет сто две пары брюк и сорок шесть кителей.
— Это на тот случай, если кто-нибудь поинтересуется, сколько у тебя моих вещей на обработке. Но не говори, что часть вещей еще только должны доставить, понятно?
— Понимаю, понимаю. Я ношу сорок третий размер. Будет недурно, если ты мне достанешь еще пару сорок четвертого размера.
— Итак, общий итог должен быть тот, какой ты назвал. И пометь все, пожалуйста, датой последнего завоза. Думаю, ты догадываешься, зачем это?..
Еще до этого случая я подарил старику Иоганну перчатки, носки, носовые платки и чешскую военную шинель. Он был очень доволен. В ближайшие дни я пошлю ему башмаки из бельгийских трофеев — они отличного качества.
В полдень на вещевой склад явилась целая комиссия: казначей, финансист из штаба в чине капитана, неизвестный интендант, инспектор из военно-экономического ведомства и какой-то штатский. Они делали вид, будто собираются осмотреть „объект“.
Интендант потребовал предъявить ему списки сданных и имеющихся в наличии вещей. Просмотрев их, он спросил:
— Скажите, унтер-офицер, кто определяет негодность той или иной вещи?
— Я, господин интендант.
— А обер-ефрейтор Штюкендаль?
— Нет. Прежде чем отправить какую-нибудь вещь как негодную, я сам ее проверяю.
Интендант снова заглянул в списки.
— Вы сдаете много негодного обмундирования. Госпитали в Румбурге и Варнсдорфе сдают вдвое меньше.
— Разрешите обратить внимание господина интенданта на то, что названные госпитали имеют собственные портняжные мастерские. Если бы у нас были такие мастерские, мы бы многое чинили сами и тогда почти ничего бы не списывали.
Схватив, как заправский продавец конфекциона, старые негодные брюки, я показал интенданту, что одна штанина отрезана выше колена.
— Вот эти брюки, к примеру, абсолютно негодны. Если их распороть, можно залатать несколько других. Таким образом, негодными оказались бы только одни брюки. А так мы вынуждены списывать все пять. Будь у нас портняжная — другое дело.
— Но у нас нет для этого помещения, — вмешался штабной казначей.
— В том-то и дело.
Началась инвентаризация. Инспектор военного ведомства влез на лестницу, пересчитал вещи,
