вернулся на скачки, заметив перед отъездом при встрече с французским послом, что не думает, будто под обвинениями есть хоть какие-то основания, а сам Оутс — «дурной человек». Другим Оутс тоже не понравился. Яков назвал его мошенником, а Ивлин писал, что это «наглый и в высшей степени несдержанный тип». Тем не менее все им сказанное нуждалось в «чрезвычайно тщательной», по словам самого Карла, проверке, ибо он отдавал себе отчет в том, что «любая промашка Совета будет сразу же использована в палате общин».
Заниматься этим делом Карлу хотелось меньше всего, но обстоятельства сложились так, что «папистский заговор» оказался в центре всеобщего внимания. Прежде всего откровения, содержащиеся в письмах Коулмена. Это был не особенно умный, но неугомонный человек, который раньше вел оживленную переписку с известными людьми за границей, обсуждая с ними возможности восстановления римско- католического вероисповедания в Англии. Коулмен туманно писал о «большом плане», осуществляя который, он со своими единоверцами «покончит с интригами группы купчишек, зарабатывающих деньги на парламенте и на религии»; задача состоит в том, добавлял Коулмен, чтобы «насадить… католические общины по всей стране». Отца Ла Шеза, исповедника Людовика XIV, Коулмен просил оказать содействие Карлу в получении денег, что, по его мнению, позволило бы тому «впоследствии делать все, что Его Христианнейшее Величество сочтет нужным пожелать». Из переписки Коулмена видно, что у него было весьма смутное представление о королевских оргиях, как он их называл, а также что, с его тачки зрения, герцог Йоркский куда больше подходил на роль английского монарха. Столь же невнятно пишет он об установлении неких отношений между Францией и Яковом — наподобие тех, которые Карл и сам уже тайно обсуждал с французами. Коулмена явно привлекали масштабы этого грандиозного замысла, и, собственно, подобное тщеславие и свидетельствует о его скудоумии как автора. «Перед нами стоит великая задача, — пишет он Ла Шезу, — конфессиональная революция, ни больше ни меньше, сразу в трех королевствах, и, решив ее, мы положим конец ереси, эпидемия которой уже долгие годы господствует в северном мире».
И все же Карлу совершенно не хотелось погружаться в эту атмосферу фанатизма и подозрительности. Он был против суда над иезуитами, утверждая, что все это дело шито белыми нитками. Король обратился к Высокому суду, и члены его вынесли вердикт, по которому одних только обвинений Оутса недостаточно для предания этих людей суду. Карл и далее пытался спустить дело на тормозах, но тут — случилось это 23 октября, в день открытия парламентской сессии — в деле о «папистском заговоре» произошел крутой поворот. В пустынном месте, неподалеку от Приморуз-Хилл, обнаружили труп сэра Эдмунда Берри Годфри. Несчастный был полностью одет, лицо в грязи, а все тело исколото его же мечом. Страна немедленно впала в истерику, хотя преступников так и не нашли[11]. Событие это наложилось на арест иезуитов, что и без того вызывало настороженность в стране, а постановление Тайного Совета от 30 сентября о разоружении всех папистов лишь подлило масла в огонь. Показания перед Советом считаются конфиденциальными, тем не менее вполне возможно, что Оутс повторял их на каждом углу; во всяком случае, газеты печатали устрашающие отчеты. Люди считали, что королю и его советникам что-то известно, а что именно — подтверждает гибель Годфри. Иезуиты хотят поставить страну на колени, и убийство такого прекрасного и добродетельного человека, как сэр Эдмунд, всего лишь предвестие террора, который собираются развязать эти дурные люди.
Палата общин гудела, как растревоженный улей, и Карл попытался успокоить депутатов беглым замечанием о «злоумышлении» против его жизни, исходящем, по слухам, от иезуитов. «Но от дальнейших высказываний на эту тему, — добавил он, — я воздержусь, чтобы не сказать слишком много либо, напротив, слишком мало». А в общем, пусть разбирается суд. Однако в сложившейся ситуации такая осторожность оказалась неуместной. Депутаты заразились подозрительностью общества и, более того, стали главными разносчиками страха. Необходимо, считали они, принимать срочные меры. В подвальных помещениях Вестминстера искали бочки с порохом, у дверей выставили часовых, соседние дома прочесывали на предмет хранения оружия, в гостинице «Савой» сотни агентов заглядывали в каждую щель, где могли быть спрятаны «деньги на заговор», и даже близлежащий магазин бенгальских огней и петард стал предметом настороженного внимания. Повсюду чудилась угроза, и депутаты приступили к рассмотрению пакета дополнительных мер по обеспечению безопасности его величества. Они призывали Карла выселить всех иезуитов за пределы двадцатимильной зоны вокруг Лондона. Улицы столицы перегородили барьерами, были учреждены комитеты по расследованию убийства Годфри, писем Коулмена и заговора в целом. Парламент объявил начало слушаний по делу об измене, и Оутс предстал перед депутатами.
Лжесвидетельствовал он изощренно и вдохновенно. Своим гнусавым голосом, эхом разносящимся под сводами Вестминстера, Оутс говорил, что иезуиты уже назначают высших офицеров в будущую папистскую армию и министров в будущее папистское правительство. Многие английские аристократы-католики как в городах, так и в сельской местности уже подкуплены и готовы присоединиться к заговору. Аудитория слушала Оутса с нарастающим ужасом. Послали за лордом-председателем Высокого суда. Наглухо закрыли двери Вестминстера. Затребовали ордер на арест названных Оутсом католиков, и на следующий день пятеро несчастных были брошены в тюрьму Гейтхаус. Оутс же тем временем продолжал нагнетать страхи. В то самое время, как огромная толпа лондонцев провожала в последний путь сэра Эдмунда Берри Годфри, Оутс давал показания перед палатой лордов и, закончив, попросил выделить ему охрану: «В темноте одному возвращаться домой опасно». Торжествующего мошенника проводили до самых дверей, а замороченные депутаты единодушно выразили «убежденность в существовании дьявольского заговора преступников- папистов, направленного на убийство короля, свержение правительства и уничтожение протестантской веры». Казалось, истерия достигла предела — но нет, последовали новые разоблачения.
Особое впечатление и в Лондоне, и во всей Англии произвела переписка Коулмена — с ее обнародованием, казалось, сам ад разверзся. Эти письма неизбежно переключили внимание людей на главного католика — герцога Йоркского, у которого Коулмен некогда служил секретарем. Шефтсбери, пользуясь моментом, выступил с предложением удалить Якова из всех королевских советов, и 3 ноября это требование было удовлетворено. Яков был «отстранен от участия в обсуждение любых дел общегосударственного значения». Одновременно Карл подписал указ, означающий, по существу, домашний арест папистов. По стране прокатилась новая волна слухов и самых диких домыслов. Говорили, например, что наследником престола провозглашен герцог Монматский, за чье здоровье, как и за здоровье Карла и Шефтсбери, «единственных столпов национальной безопасности», пили по всей стране.
Ситуация усугублялась тем, что до сих пор не были найдены убийцы Годфри. И тут некто Уильям Бедлоу, тип совершенно растленный, довел до сведения членов палаты лордов, что обладает совершенно достоверной информацией, будто мировой судья был убит иезуитами в доме самой королевы. Получается, таким образом, что в заговор вовлечена явно католическая по своим симпатиям королевская семья. Вот тогда-то общенациональная истерия достигла кульминации. Люди боялись выходить на улицу без охраны. Центральную часть Лондона патрулировали вооруженные отряды. Распространились панические слухи, будто паписты отравили городскую систему водоснабжения. По всем углам шептались о щелях, в которых укрылись монахи, о найденных в тайниках книгах папистского содержания, толпах священнослужителей- католиков, прибывающих в Англию морем. Повсюду, от Уайлтшира до Йоркшира, замечены были «ночные всадники», а появившийся якобы на острове Пербек крупный отряд пеших и конных породил слух о французском нашествии.
Карл был одним из немногих, кто держался в стороне от всего этого безумия, но фантастические домыслы насчет королевы привели его в бешенство. Да, признавал он, Екатерина «слабая женщина, и у нее есть свои капризы, но на дурные поступки она не способна… и на произвол судьбы (он) ее не бросит». Король послал за Оутсом и в присутствии двух секретарей подверг его допросу с пристрастием. Речь шла о принадлежности королевы к ордену иезуитов. Оутс утверждал, что собственными глазами видел письма некоторых руководителей ордена с выражением признательности за подаренные 4 тысячи фунтов; более того, он попросил о повторном допросе, и вот в его-то ходе дал полную волю фантазии. Стремясь показать себя источником несравненно более осведомленным, нежели его соперник Бедлоу, Оутс заявил, будто ему известно о приватной беседе королевы с иезуитами, в которой она заявила, что не потерпит более многочисленных любовных интрижек Карла и «отомстит за осквернение ее ложа». Вышеупомянутые 4 тысячи (превратившиеся за это время в пять) — явно оплата услуг предполагаемого убийцы короля.
Все это был бред сумасшедшего, и Карл твердо решил вывести Оутса на чистую воду. Его еще раз со всей строгостью допросили в Тайном Совете и затем спешно отправили под стражей в Сомерсет-Хаус. Если уж Оутсу так хорошо известны дом королевы и беседы, которые она якобы там вела, то он без труда укажет,
