– Я боюсь высоты, – сказал он.
Я не ответил, мысли мои были заняты другим: зачем здесь Кулак? И все остальные – в таком количестве.
Постепенно дно повышалось, мы поднимались по торцевому склону все выше, пока не оказались на одном уровне со стоявшими наверху.
В нерешительности скучились мы возле дерева, за которое был привязан канат.
– С детства боюсь, – сознался Елагин. – Может, слинять незаметно?
Физрук выстроил нас в две шеренги.
Я исподлобья поглядывал на Веру и на Кулака.
Вера смотрела на наши шеренги, но взгляд ее не различал меня в общей массе старших. Кулак курил сигарету и улыбался.
– Слиняю, – прошептал Елагин. – Если меня спросят, скажи, что у меня разболелась голова. – Он подумал и добавил: – И поднялась температура.
– Бояться ничего не надо, – говорил тем временем физрук. – Канат надежно закреплен и может выдержать груз в полтонны. Надеюсь, таких тяжелых среди вас не найдется.
Он засмеялся, словно сказал остроту.
Нам ничего не оставалось, как невесело хохотнуть в тон ему.
– Кроме того мы с Володей, – он указал на Кулака, – будем тщательно страховать каждого, а руки у меня и у него, как вы знаете, крепкие.
Самое страшное, что сразу пришло мне в голову, едва я увидел их всех на кромке оврага, подтвердилось: меня, который обесчестил Кулака, будет страховать Кулак, а присутствовать при этом будет Вера. Ничего нельзя было придумать унизительнее. Если только это случится, я навсегда потеряю ее, я не смогу даже приблизиться к ней. Я это ясно понял.
– Начнем!
Физрук глянул на часы.
– Добровольцы есть?
Все молчали.
– Добровольцев нет. Тогда – по списку!
И он начал выкрикивать наши фамилии в алфавитном порядке:
– Александров! Бабаян – приготовиться!
Александров – разбитной парень с широкими плечами и непропорционально короткими и кривыми ногами, толстыми в икрах, небольшого роста, черноволосый, подстриженный ежиком. Глаза у него серповидные, как у северных народов, живущих в тундре.
Улыбаясь, он вышел из строя и спустился по склону к Кулаку, который занял там свое место.
Кулак стал надевать на него монтажный пояс, служивший страховкою, прикрепил пояс к ролику на канате, два длинных страховочных конца перекинул крест-накрест через канат, один конец дал физруку и легко приподнял Александрова сильными руками.
Александров взялся за канат, охватил его ступнями и, страхуемый Кулаком и физруком, стал рывками по-обезьяньи продвигаться к другой стороне оврага.
Его встретили Меньшенин и кухонный рабочий.
– Молодец! – громко сказал с той стороны Меньшенин. – Видите, не так страшен черт, как его малюют.
Александров повернулся ко всем нам и, широко улыбаясь и щуря и без того узкие глаза, поклонился, словно певец на эстраде.
– Бабаян! – провозгласил физрук. – Приготовиться Болдин!
– Армен! Не забудь, враги у нас впереди! – крикнул из шеренги Понизовский.
Физрук строго глянул на него и сказал:
– Твоя очередь – тоже.
Армен с трудом подтянулся на руках, обхватил канат ногами, лицо его от натуги стало красным.
– Нет, не могу! – сказал он.
Кулак подтолкнул его под толстый зад.
– Я удержу! Не упадешь!
– Нет! – прошептал Армен. – Лучше я не буду позориться.
– Если боится, заставлять не надо! – сказал через овраг Меньшенин.
Болдин полз во канату долго, мучительно, закусывал губу, строил на лице гримасы, и Кулак и физрук усердно страховали его.
Боковым зрением я поглядывал на Веру. Какая чужая она была сейчас! Говоря с Кулаком, она говорила ему «ты». Она не могла говорить своему мужу «вы». Но как болезненно было мне видеть ее, так близко к нему стоящую, и чувствовать, что их сближает вся прожитая ими без меня жизнь, они муж и жена, а я посторонний, лишний, я чужой для нее, и сейчас в доказательство этого я буду унижен им при ней! Он, так же как и на Армена, наденет на меня страховочный пояс, так же подсадит, обхватив, как котенка, сильными руками, подтолкнет под зад, весело крикнет «Пошел!», и Вера будет смотреть на этот мой позор.
Светлая головка ее сверкала на солнце. Я видел ее красивую фигуру в летнем платье, крепкие, золотистые от загара, обнаженные по плечи руки, и от этой ее женской силы и женской красоты и оттого, что она принадлежала ему, она казалась мне еще более привлекательной, недосягаемой и имеющей надо мною обидную и странную власть, которой я ничего не мог противопоставить.
Я перевел взгляд на Кулака. Он был в брюках и в клетчатой рубашке с закатанными выше локтя рукавами, и видны были его могучие руки. Я посмотрел на свои. Какими слабыми они казались по сравнению с его выпуклыми тяжелыми бицепсами и широкими, с затаенной силой, запястьями.
– Елагин! – выкрикнул физрук.
Никто не ответил ему.
– Елагин!
Я огляделся.
Елагина не было рядом со мной.
– Он просил передать, что заболел и у него поднялась температура, – сказал я.
– Интересно! – издевательски произнес физрук. – Только что шел сюда абсолютно здоровый, и уже успел и заболеть и даже температуру измерить!
В шеренге засмеялись.
«Сейчас он выкрикнет мою фамилию!» – с ужасом понял я.
Никого не видя перед собой, не оборачиваясь назад, чтобы не встретиться глазами с Верой, я спустился на два шага по склону вниз, увидел руки Кулака, которые уже готовились окружить меня страховочным поясом, выскользнул из его рук, ухватился за канат, но как-то неловко, меня качнуло в сторону, и, чувствуя, что он сейчас поймает меня за штанину, лихорадочно перехватывая руками канат, устремился к другому склону оврага. Наконец, сообразив, что я уже вне опасности, и ни Кулак, ни физрук не могут достать меня, я подтянул наверх ноги и охватил канат ступнями.
Я видел над собой только свои руки, перебирающие канат. Я ничего не слышал. Я перемахнул через овраг с такой быстротой, что не заметил, как достиг другого склона и влетел головой прямо в Меньшенина.
И только когда он крепко и больно схватил меня за локоть, я опустил ноги и с удивлением сразу ощутил под ступнями склон.
– Засранец! Поганец! Ты что, хочешь, чтобы я из-за тебя в тюрьму сел? – услышал я совсем рядом с ухом быстрый шепот Меньшенина.
Я смотрел ему прямо в лицо, в его глубокие темные глаза, а видел только одни шевелящиеся губы, белые, сухие, старые.
Вдруг я почувствовал, как рука его, которою он сжимал мой локоть, ослабела, потом она стала разворачивать меня лицом к той стороне оврага.
– Смелый юноша! – обращаясь ко всем через овраг, заговорил Меньшенин неожиданно добрым голосом. – Но нужен ли такой риск? Ведь у нас учения. Другое дело, если бы это было на войне в боевых действиях. Тогда бы я тебя похвалил. А сейчас скажу: хвастовство и глупость!
