деревянная доска с расставленными на ней фигурами лежала между ними.
Я почувствовал к Елагину ненависть.
Незаметно для них я собрал рюкзак и спрятал его под кроватью в головах. Там был темный угол, образованный двумя стенами.
Весь оставшийся день я бесцельно шлялся по окраинам лагеря, стараясь находиться так, чтобы мне все в лагере было видно и чтобы меня из лагеря никто не видел. За это время я ни разу не увидел Веру. И мне чудилось, что ее нет в лагере из-за произошедшего со мной. Возможно, по поручению Меньшенина она уже поехала куда-то доложить обо мне. Хотя я не мог представить себе, куда она могла бы поехать и что именно доложить.
Вечером, устав от бесконечного блуждания и раздумий, я сел на скамью на южной окраине лагеря, где были корпуса младших. От голода у меня бурчало в желудке, а ноги были такими тяжелыми, точно я прошел за сегодняшний день тридцать километров.
Два мальчика из младшей группы, оба в поношенных брючках, фланелевых рубашках и с выгоревшими на солнце, почти белыми пионерскими галстуками, соревновались – кто из них дольше удержит на лбу палку от швабры. За ними с интересом наблюдали две девочки, одна из которых громко считала. Палка всякий раз падала на счете «три».
– Ты считаешь слишком медленно! – обижался мальчик.
Я увидел Веру неожиданно и очень близко от себя. И сразу испытал тяжелый приступ унижения. Мне захотелось вскочить со скамьи и убежать. Но я понимал – любое мое движение выдаст меня, привлечет ее внимание ко мне. И я сидел не шевелясь. Она шла по косой аллее и была теперь не в голубом платье, как утром, а в своей каждодневной короткой юбке, белой блузке и с повязанным вокруг открытой шеи алым галстуком. Навстречу ей попались Меньшенин и руководитель по физическому воспитанию. Она о чем-то говорила с Меньшениным, тот усердно пыхтел папиросой, кивал, и мне чудилось, что она рассказывает ему обо мне. Потом Меньшенин ушел, и она еще недолго спорила с руководителем по физическому воспитанию, и оба они жестикулировали руками. От него она направилась прямо ко мне – значит, разговаривая с ними, она отлично видела, что это я сижу на скамье. Я понял: она решала с ними мою судьбу. Но я уже не боялся гнева Меньшенина. Я только хотел, чтобы все это поскорее закончилось. Я совсем не мог ее видеть – светлую, красивую, властную.
– К восьми часам придешь в музейную комнату! – сказала она.
Я не ответил. Только от знакомого звука ее голоса испытал еще больший перед нею стыд.
На ужин я не пошел.
«Если я не явлюсь к восьми часам в музейную комнату, она все равно разыщет меня. Какой смысл скрываться! – думал я – Мне осталось быть в этом лагере несколько часов. И конец! Как только все уснут, я заберу рюкзак и уйду на станцию. Пусть она говорит мне что хочет, пусть ведет к Меньшенину, пусть стыдит меня, я буду молчать».
Музейная комната находилась в здании клуба. Дверь в нее была не спереди здания, а с торца, и расположена ближе к задней стене. Устроить в лагере музей придумал Меньшенин три года назад, как только его назначили сюда начальником. В этой небольшой правильной квадратной формы комнате настелили паркетный пол и повесили тяжелые гардины.
Когда к восьми часам я вошел в полутемную, а потому и днем и вечером освещенную лампами дневного света комнату, она была пуста. На дворе у клуба уже начались танцы. Я смотрел на витрины музея, где под стеклами были аккуратно разложены на зеленом сукне копии документов по истории лагеря «ЗАРНИЦА», коллективные фотографии пионеров на фоне каких-то зданий, старые пожелтелые газеты, и ни о чем не думал. Даже о том, что сейчас мне предстоит встреча с Верой. Я был в каком-то усталом забытьи.
Она вошла в комнату музея легкими энергичными шагами, и вместе с нею через проем открывшейся двери ворвались, став громче, звуки музыки.
И все же, почувствовав Веру рядом, я ощутил тяжелое отчаяние.
– Идем! – сказала она.
Я поплелся за нею следом, даже не спрашивая куда.
Мы вышли на двор, обогнули здание клуба с тыльной стороны и оказались на асфальтовой аллее.
– Иди рядом! – приказала она.
Я догнал ее.
Мы шли очень быстро.
Лагерь остался позади.
– Откуда у тебя книга о пирамидах? – вдруг спросила она.
Я не ответил.
– Ты занимаешься историей?
Я закусил губу.
– Будем молчать?.. А я хотела с тобой поговорить.
– Не надо, Вера Станиславна, я не хочу ни о чем говорить, – промолвил я. – Я завтра... Я сегодня уеду из лагеря.
– Куда? – легко, весело спросила она.
И ее веселость была оскорбительна мне.
«Зачем же я выдал ей, что хочу бежать!» – в отчаянии подумал я.
– Не знаю, – задыхаясь от горловых спазм, проговорил я. – Домой.. Нет... В город.
– Почему?
Я почувствовал улыбку на ее губах. Я шел, опустив голову и видя лишь асфальт дороги, лесной мох, сучья деревьев под моими ногами. Но мне казалось, что я вижу только ее.
– Вы же сами знаете, – сказал я.
– Я? – В ее голосе прозвучало удивление. – Разве у нас в лагере плохо кормят?
Она издевалась надо мной.
– Нет, – ответил я.
– Может, я тебя чем-то расстроила?
– Вера Станиславна, я вас очень прошу! – прошептал я и остановился. – Я вас очень прошу! Совсем не разговаривайте!
Что-то светлое взлетело к моему лицу.
Подушечками пальцев она нежно вела по моей щеке...
– Расстегни мою юбку! – сказала она, глядя мне прямо в глаза.
Все вокруг горело – деревья, небо над деревьями, я сам, мои руки, пальцы рук. Все было охвачено огнем. Взметая тучи ослепительных искр, в беззвучии рушились прозрачные кроны. Тьма стояла в моих глазах, но обрывками я видел сквозь тьму. Мои зубы отстукивали чечетку. Трясущимися пальцами я ухватил маленькую металлическую застежку на ее талии...
Молния рывками поползла по ее бедру, и объятая пламенем юбка уплыла вниз.
«Со мною ли это происходит?» – спросил кто-то во мне, но не я сам, потому что я был в огне.
Передо мною белели ее голые плотные ноги. И внизу живота – так доступно, близко! – сиял треугольник густых черных волос острым углом вниз.
«Вот он каков, когда он рядом!» – восхитился кто-то во мне.
Стволы деревьев накренились и упали все разом.
Вдруг мне почудилось – сотни тысяч глаз, желтых, красных, золотых, черными зрачками смотрят на нас из горящего леса.
Прямо перед моим лицом всплыла из тьмы обломанная ветка сосны и большой белый гриб – боровик.
– Гриб! – удивился я.
Мои губы ткнулись в губы Веры так неловко и резко, что мы стукнулись зубами. Земля выгнулась под нами, надавила на нас снизу. И мне показалось, что мы сейчас скатимся с нее в бездну.
Огонь стал черным, и глаза, смотревшие на нас, погасли...
– Встаем! – прошептала Вера.
Мы вскочили со мха, повернулись друг к другу спинами и оделись.
Улыбаясь какою-то новой, порхающей улыбкой, она приблизилась ко мне, обняла мое лицо прохладными
