Каждая эра оканчивалась катастрофой, во время которой исчезали какие-то живые существа.
При первом же чтении в последовательности эр, приводимой в Хронике Куаутитлана, мне бросилось в глаза сходство ее мифа с историей Земли, ее животного царства, предложенной палеонтологами:
О том, что зарождение жизни связано с морем, сказано в книгах бытия многих народов (Библия, 'Калевала', 'Пополь-Вух', папирусы египтян и др.). Сказано в них также и о том, что создавал Бог все виды постепенно. Но ни один древний источник не классифицирует животного мира так детально, так логично, в таком соответствии с современными знаниями, как мексиканский Миф о Пяти великих эрах, или Пяти Солнцах.
Начать с того, что миф о Солнцах – это изложение эволюции. Графически она отображена в виде Древа Жизни. Я -стою перед ним, оно на стене, извлеченной из-под развалин Теотиуакана, поврежденной потеками: выцветшие краски складываются в исполненную глубочайшего смысла ценнейшую и менее других оцененную фреску мира.
Вот Рай. Это страна духов – человечков, говорящих на языке лент из двух полосок с двумя тройками квадратиков, как будто дпя выражения идеи трехбуквенного генетического кода; человечков, пытающихся перешагнуть через нечто или несущих на плечах нечто вроде ярма, так напоминающего форму, которую принимают хромосомы во время деления клеток…
Я вышел на свет. Ветер нес сухую пыль. Земля в это время года совершенно затвердела. Я начал взбираться на пирамиду. Камни были мелкие – вулканический туф. Камни, обработанные в виде брусков, составляли стены пирамиды, заполнена она была необработанным туфом. Узкие, высокие ступени заставляли идти боком или чуть ли не на кончиках пальцев. Повизгивая и охая, тяжело дыша и размахивая руками, толпа, стадо благородных млекопитающих – взбиралась наверх, то и дело помогая себе руками.
– Почему разрешают проносить транзисторы сюда? Ведь запрещено! – на ломаном испанском вопрошал проводника американец, возмечтавший в тиши насладиться своим присутствием здесь. – Угомоните их!
– Si, señor! Да, господин, – соглашался с ним проводник в соломенной шляпе, с черными усиками. – Но они скажут, что здесь у себя дома. Дома!
Я глянул вокруг: всюду смуглые лица – кофе с молоком, охра или жженая сиена, юркие, словно огонь, дети, раздобревшие матроны. Веселая беззаботность, добродушная болтовня, семейные разговоры поверх голов. Да, они были у себя дома! Более того – в своей семье! Черные волосы и черные глаза увсех не были случайностью, а являли, так сказать, продукт генов, отличных от моих. Они были такими, потому что все в них развивалось по 'плану', переданному генами людей, отживших здесь две тысячи лет назад. Эти гены, копировавшиеся на протяжении сорока поколений, явились сюда в новых телах.
Трое детей на верхней площадке, наклонившись над крутой лестницей, скандировали:
– Sube, Jgualita, sube! Лезь сюда, Игуалита, лезь! Пожилая служанка, индианка без примеси белой крови – не то что господа, взявшие ее с собой, – взбиралась по ступеням, кряхтя, задыхаясь, добродушно грозя детям. Она двигала тяжелыми бедрами, толстыми икрами. Слегка смущенная всеобщим вниманием и ничего не знающая о том, что она здесь – больше, чем кто-либо другой! – у себя. И больше, чем кто-либо другой, – на своей пирамиде. Ее поднимали вверх те же самые гены, и темный пигмент, обильное потовыделение и индейские черты были все те же, что у взбиравшихся здесь некогда строителей пирамид. Сто процентов ее генов брали начало здесь, а вот гены подтрунивавших над нею детей по меньшей мере наполовину были завезены из-за моря.
Я стоял на верхней площадке Пирамиды Солнца, уже внутренне примирившийся с ползающими по ней скопищами людей. Керро Гордо – Толстая Гора, – фиолетово-синяя вдали, заслоняла горизонт, лежала гигантским бревном на вылинявшей земле. На ее фоне в конце Дороги Мертвых высилась Пирамида Луны. Стоя на триста шестьдесят пять ступеней и – шестьдесят шесть метров выше окружающей местности, я видел вокруг себя волнистые коричневатые поля, покрытые в эту зимнюю пору пылью. Краснеющая глина, на ней ряды агав – черное с голубым, – бегущих ровными рядами через холмы. Дальше – горы повыше, а над ними – облака. Они уже начинали клубиться, уходить ввысь, набухать, напоминая цветную капусту: темно-синие снизу, снежно-белые сверху.
Солнце стояло уже в зените и его лучи, чтобы согреть меня, падали именно туда, где я стоял, – на самую верхнюю площадку пирамиды.
'Боги, – думал я, – кто из вас и зачем взялся освещать мир?'
