в соседней деревне, был погонщиком лошадей у молотилки, пас коров.
Сверстники Данилки еще особенно не задумывались, как достаются хлеб и щи, которые выставляет мать на стол, а Данилка уже хорошо знал им цену. С гордостью он приносил домой заработанные медяки и отдавал отцу. Тот брал их, словно стесняясь немного, и, положив руку на голову сына, говорил:
— Смотри, мать, вот и кормилец подрос.
В школе Данилка проучился всего одну зиму: не в чем было ходить, пришлось бросить учение. Уже юношей он сам овладел грамотой, пристрастился к чтению, хорошо писал. А детские годы ушли на непосильный труд. Однажды голод даже выгнал Данилку за милостыней.
В тех местах, где он жил, это называлось «ходить в куски».
Когда мальчик немного подрос, отец отвез его в город, где работал у богатого купца в приказчиках его дальний родственник дядя Степан. Для своих родственников из деревни дядя Степан всегда служил примером преуспевающего человека. В городе у него был маленький домик, заставленный комодами, шкафами, фикусами. На окнах висели клетки с певчими птицами. Дядя Степан был бездетный и больше всего на свете любил птиц. Пока отец, горбясь на стуле, рассказывал ему о своих злоключениях и о деревенских новостях, он чистил клетки, потом важно уселся на стул и, строго посмотрев на Данилку, стоявшего у двери, подозвал:
— Ну-ка, пострел, пойди сюда.
Данилка видел, как робеет отец перед дядей Степаном, говорит каким-то глухим голосом, старается держаться в углах комнаты, где поменьше света, горбится, прячет под стол свои изношенные сапоги, и ему было обидно за отца. Он хмуро смотрел на родственника, восседавшего под своими клетками, и, когда тот подозвал его, подошел нехотя, опустив голову. Дядя Степан взял пальцем его за подбородок, поднял опущенную голову, строго заглянул в глаза:
— А ты, постреленок, не смотри зверем. Старших уважай. — Твердый палец больно впивался в Данилкин подбородок.
Так началась для него новая жизнь. Прощаясь, отец наказывал слушаться дядю Степана, ходить с ним в церковь.
— Может, в люди выйдешь. Смотри, как дядя Степан живет. Тоже, можно сказать, на пустом месте начал. Будешь трудиться — и ты достигнешь.
И отец тяжело вздыхал, виновато топтался перед Данилкой, гладил его по голове.
На следующий день дядя Степан отвел Данилку в большой магазин, где торговали фуражом и хлебом и отдал «в мальчики». Данилка должен был обслуживать покупателей, носить тяжелые мешки, подметать огромное полутемное помещение магазина. Набегавшись за день, он к вечеру сваливался замертво и сразу же засыпал. Спал он в темной каморке, рядом с комнатой для приказчиков, где стояло девять кроватей. Случалось, что вечером подгулявшие приказчики поднимали его с постели, посылали в магазин за водкой. Первое время Данилка безропотно все выполнял, бегал и днем, и вечером в магазин, старался всем угодить. Но однажды, заболев, он не смог встать, когда за ним вечером пришел старший приказчик. Высокий детина с лохматой головой больно отодрал его за ухо. Данилка всю ночь проплакал от обиды и боли. А когда снова настал вечер и снова нужно было бежать за водкой, Данилка наотрез отказался.
— Ах, пащенок, ну попомнишь же ты меня! — пригрозил ему старший приказчик.
С тех пор он часто награждал Данилку подзатыльниками или, пребольно стиснув ухо, приговаривал:
— У-у, пащенок, старших уважай.
Данилка видел, как приказчики пьют, обмеривают покупателей, норовят обмануть друг друга; как они лебезят перед хозяином, а за спиной поносят его, ловко обкрадывают и хозяин, чувствуя это, ненавидит их. Как же после этого уважать этих людей, хоть они и старшие?
Обида и злость накипали в Данилкиной душе. Но когда приехал отец и Данилка бросился к нему, стал жаловаться на свою жизнь, тот только вздохнул:
— Терпи, брат.
Никогда больше Данилка уже не жаловался отцу. Он понял, что никто не заступится за него: ни придавленный нищетой отец, ни мать, ни равнодушный ко всему, кроме собственного благополучия, дядя Степан. Нет, не на кого было рассчитывать Данилке, кроме как на самого себя.
Летом Данилка все-таки сбежал из лавки. Несколько месяцев он колесил по России, подносил багаж богатым пассажирам на железнодорожных станциях, на пристанях. Потом в Нижнем Новгороде поступил в лавку к хлеботорговцу Извольскому. Сообщил домой о себе, чтобы успокоить родных. Долгое время не было ответа. Наконец пришло письмо, и он узнал, что произошло дома в его отсутствие.
Отец, пристрастившийся к вину, запил. Не вытерпев нужды, он повесился — «удавился», как писал под диктовку матери кум Матвей.
В то лето, когда не стало отца, Данилке исполнилось четырнадцать лет.
Он вернулся на родину, в Топорнино, поступил на лесопильный завод кочегаром. Но работа оказалась не под силу. Помыкавшись дома, он снова пустился в странствия. Объездил пол России, многое повидал и испытал. И чем старше становился, тем чаще вспоминал отца, думал о его незадачливой судьбе. С годами боль не утихала, а становилась острее.
Может быть, потому, что молчаливый, угрюмый с виду старик, появившийся в чеверевском отряде, чем-то напомнил ему отца, а может быть, и потому, что Данилка ощутил почти родственное тепло, с каким относился к нему Пономарев, он привязался всей душой к старику. Ему доставляло особую радость раздобыть для него табак, сварить картошку и пригласить к столу, отправиться с ним в лес на охоту или вместе пойти в разведку: эти походы особенна сближали.
В разведке Данилка, более опытный, ловкий, быстро соображающий, брал на себя самую трудную часть задачи. Зная вспыльчивый характер Отца, он старался не оставлять его одного, если старику предстояла встреча с врагом.
Но на этот раз, когда на улице Бирска шумная толпа окружила Отца, Данилки не было рядом.
В эту минуту он стоял в одной из комнат штаба, стараясь не выдать себя каким-нибудь неосторожным, случайным словом. Данилка чувствовал, как опасность черной тучей нависает над ним.
Тощий офицер внимательно просмотрел документы, предъявленные ему Данилкой. Это были подлинные документы на имя Степана Карпушина, одного из чеверевских боевиков, погибшего недавно в бою. Нехотя, словно сомневаясь в чем-то, возвратил их Данилке.
Чирков не мог знать, что подозрительность контрразведчика объясняется прежде всего тем, что сегодня утром он получил циркуляр, предупреждающий, что под видом добровольцев в армию и тыл белых красными засылаются лазутчики и диверсанты. Циркуляр предписывал особо тщательно проверять добровольцев, если окажутся такие, и при малейшем подозрении сажать их под арест.
В другом случае контрразведчик не стал бы тратить время на Данилку. Но полученные им распоряжения заставляли быть внимательнее. Тем более что малый, переминавшийся перед ним с видом глуповатой простоты, определенно, ыл не так-то уж прост и глуп.
Офицер попытался вызвать Данилку на разговор. Расспросив о деревне, где тот жил, и даже о том, нет ли у него невесты, которую жаль ведь бросить, он неожиданно в упор спросил:
— А зачем к нам пожаловал? Красные ведь помещиков грабят, землю обещают дать, а у нас вместо земли — вот! — и офицер поднес к носу Данилки шиш.
В первое мгновение Данилка даже опешил. Минуту назад беседа текла мирно, чуть ли не дружески. И вдруг эти злобные, сверлящие его глаза и нарочито грубый жест. Но он тут же понял игру, которую вел с ним офицер. Усыпить внимание, затем резким толчком вывести из равновесия, заставить в запальчивости забыть об осторожности — это был обычный прием белых контрразведчиков, и Данилка уже был с ним знаком.
Он терпеливо выждал, пока шиш, сложенный из холеных офицерских пальцев, уберут из-под его носа. Он даже не улыбнулся и не попытался отстраниться от руки офицера, будто все происходящее нисколько не удивляло и не смущало его. Малейшее непродуманное движение или слово могло- повести к провалу. Данилка с туповатым видом смотрел на офицера, потом, вдруг оживившись, словно осененный какой-то мыслью, сказал:
— А говорят, как белые придут, так всех кто у помещиков землю брал, на суку вздернут. Верно это аль нет?
