навсегда говорю аки знаток: все у них в порядке. Если уж мне, спасшему демографию на Руси, хватает, чего уж им-то стенать?!
Репутационная политика? Тогда – позорная.
А если вы наберетесь наглости и скажете что-нибудь вроде – широкая натура, старается для нас, – я вас ударю.
Ее поле – песня. Пусть это поле возделывает. Пусть даже повода не дает для догадок, что для нее важнее всего в жизни.
В забытой всеми феерической тихой песне она спела: «Если спросит меня голос с небес», мол, кто дороже, мать, более всего на Земле, она ответствовала: «Дочка, мама, ты и я».
В этом месте, чтоб не запамятовать, восклицаю: лучший автор Пугачевой – Игорь Николаев. Он автор и упомянутой песни, в которой есть бьющие наповал, но почему-то самой АБП в ходе последующей жизни игнорируемые строчки: «Но с тобой мы знаем точный ответ, виноватых в том, что прожито, нет».
В таком признании определенно есть отвага. Самый тон – взвешенный, покойный – суть отвага. Мы же филиппики швырять мастера – и вы, и я. Да и она, судя по тому, что в квартете ингредиентов смысла жизни в ответе небесам самое зыбкое звено – «Ты».
Брось в меня булыжники, но не Галкин же разумеется под местоимением!
Был такой в мои студенческие времена журнал «Театральная жизнь», уж не знаю, живой ли (судя по тому, какова она, эта жизнь, без кавычек, вряд ли). Вызывающе антисоветский. Антисоветскость его состояла в том, что он исповедовал и проповедовал – бестрепетно притом – культ отдельно взятого человека.
АБП опубликовала там эссе. Лучшее из того, что она писала. Могу, если она возразит, доказать. Ибо, например, в журнале имени себя, недолго протянувшем, писала она, что ли, устало. А тут – плевок в рутину, проклятие и гимн одиночеству, огонь, радость, скорбь, химеры, секундная эйфория. Эссе было об артистической доле.
О себе.
Это было написано так беспощадно и сердечно, что я, хвастливый журфаковец, изумился, нет, был настигнут прострацией: вот как, оказывается, можно писать.
О себе, о мире – по-доброму и зло, высоким штилем и безмерно едко.
Я тогда неделю проходил в хандре. Нет, лгу. Просветленным, напротив. Если у человека такой высокий уровень самоосмыления, думал я, шатаясь по тифлисским улочкам, понятно, почему страна прислушивается ко всякому его вздоху.
О-о-о, поверьте мне, нет! Мне бы научиться – да и вам! – у него много чему. Я, кстати, хорошо знаком с его братом. Славный малый.
А два десятилетия спустя другой титан самоедства, Гриша Лепс, решается на жест, который по охальности сродни покорению Эвереста без подготовки, – перепеть «Озеро надежды» (Игорь Николаев, само собой).
В любом другом исполнении, повторяю, мертворожденная затея. Песня от лица женщины, находящейся на перепутье, угодившей в ловушку собственных химер, невозместимых интимных издержек, потратившей полжизни на поиски счастья и при всем при том – верящей, верующей.
Лепс спел ее от мужского лица – и так, что солнце ярче засияло, дожди стали более частыми и хмель от жизни самой бьет в голову.
Тут же злорадно стали писать: ГЛ спел даже лучше. Не лучше – иначе.
А потом, в чем-чем, а в зависти АБП замечена никогда не была. Уж скольким помогла – от «А-Студио» до Любаши, от Зинчука до Моисеева.
Коротко знающие утверждают, что АБП тотчас, если, натурально, считает нужным, отзывается на зов о помощи; и вообще, для тех, кому доверяет, она не на котурнах и не в маске; ни позы, ни аффектации.
При всем при этом покойный Айзеншпис рассказывал мне, что, когда того требовали обстоятельства, АБП могла заставить тебя пожалеть, что ты не умер ребенком.
Юрий Шмильевич говорил об этом с очевидным восхищением.
Галустян и К° показывают высокий класс, но они скоро устанут. Сам по себе МГ по-кутаисски добрый, открытый парень.
Обязан признаться, что в зале суда, когда мне выносили приговор по делу о клевете в адрес АБП (вернее, до начала заседания, разрешившегося перемирием), мне хватило, чтоб я пожалел о своем рождении, одного ее взгляда.
Вот так и я (см. выше) в каком-то смысле стал «голубем», дождавшимся расплаты.
А истый, самый что ни на есть аутентичный голубь – Боря Моисеев – ведет под ее покровом авторское шоу на «Радио Алла». Слышали? Говорят, кастинг проходили 3 млн человек. Какие же были остальные, если выбор пал на того, чье появление в эфире заставляет солнце прятаться за тучи?! Того, кому мы обязаны вербализацией однополых интимных мечтаний?
При этом я испытываю определенную симпатию к БМ как, что ни говори, большому артисту… уж не знаю какого жанра.
Но – позвольте внести ясность: ведущий – это я, артист – он. Полагаясь на чувства такта, я не лезу на чужие территории.
Просто АБП своих не бросает, ее милость всеобъемлюща.
Все люди, которых она любит, главные для нее. И даже тех, кто не оценил ее любви, она провожает с грустной улыбкой с миром: послушайте «А ты не знал» и «Не обижай меня».
У нее такая закалка, что она не боится косых взглядов. Я бы боялся, если бы про меня спел Сергей Зверев (я, кстати, дружу с ним, высокой, будете удивлены, самоиронии человек).
Но все это семечки, когда вспоминаешь, что она сделала с песнями Владимира Кузьмина. Кто спорит, он один из самых вкусных мелодистов европейского калибра, но как насыщала она самое пространство этих мелодий: «Когда-нибудь я стану лучше…»! Такая песнь в той мертвящей среде!
И годы спустя – «Будь или не будь» с… Вот как это объяснить? Воздух другой, сбивает с панталыку?
Выпускникам «Фабрик» всех стран и не разобраться, как можно было так в полголоса для хрестоматийного фильма пропеть «Мне нравится», что носовые платки были самым востребованным аксессуаром, а годы спустя забацать дуэт с Веркой Сердючкой.
Я слышу: не тебе, пес, совать нос в эту путаницу противоречивых наслоений в репертуаре Великой!
Но, мужественно отвечу я (да еще подкрепительно-выразительно кашляну), это именно я из-за нее едва не загремел в каменный мешок, а загремел бы – и поделом; это я на гастролях в Самаре ее главному произведению, дочери Кристине, заходя в ресторацию, где она, само совершенство, трапезничала, напел «Не отрекаются любя», а гомерический хохот закончил дивертисмент-элегией «Желаю счастья в личной жизни».
Поэтому – шаттафакап!
Суровый и блистательный Розенбаум, тоже полагающий МГ пластмассовым, тоже не понимает, как вдохнувшая особенную жизнь в его пьесу «Где-нибудь с кем-нибудь как-нибудь» леди, боготворимая им, – вот с этими вот.
Она узаконила честную, со слезами, жизнь, вот что. Увековечила образ той самой леди сильной, но терпеливой, терпеливо плачущей у окна.
Другие карабкаются по призовому столбу, она (если бы не этот окаянный визит на Первый канал с рассказом о том, как за квартиру был прощен ничтожный зять), минуя столб, шествовала по русской, прежде советской, земле; она – наш Клинт Иствуд в юбке, который большую человеческую невинность трактует как осознанное состояние организма, а это состояние требует регулярных упражнений.
