кому-либо из их последователей, даже наиболее строго придерживающихся их взглядов, приходило когда- либо в голову выдавать этих мыслителей за чудотворцев? Более того, если кому-либо желательно заняться выяснением предпосылок возникновения учения Маркса и Энгельса, ему придется обратиться не только к тем, кого называют предтечами социализма, включая Сен-Симона и более ранних социалистов-утопистов, к философам, в особенности к Гегелю, и к экономистам, показавшим анатомию общества, производящего товары,— ему придется добраться до самого образования современного общества и тогда торжественно заявить, что теория — это воспроизведение вещей, которые она объясняет.
Ибо в действительности подлинными предтечами нового учения явились события новой истории, которая столь отчетливо и открыто обнаружила свою сущность с того времени, когда в Англии произошла в конце XVIII столетия великая промышленная революция, а во Франции — известный всем великий социальный переворот. Позднее эти события повторялись mutatis mutandis (с соответствующими изменениями) в различных вариантах и не в столь резких формах во всем цивилизованном мире. В самом деле, что же в сущности представляет собой мысль, как не сознательное и систематизирующее дополнение опыта, и что же представляет собой опыт, как не отражение и не интеллектуальную переработку явлений и процессов, которые возникают и развиваются или вне нашей воли, или как результат нашей деятельности, и что такое, наконец, гений, как не обособленная, последовательная и заостренная форма той мысли, которая рождается на основании опыта в умах многих людей одной и той же эпохи, но у большинства из них остается фрагментарной, неполной, неясной, колеблющейся и частичной?
* * *
Идеи не падают с неба. Более того, подобно любому другому продукту человеческой деятельности, они формируются при определенных обстоятельствах, в такое время, когда в достаточной мере созрели условия для их появления, под влиянием известных потребностей и как результат многократных попыток удовлетворить эти потребности, а также вследствие открытия тех или иных приемов доказательств, служащих как бы орудиями, с помощью которых вырабатываются идеи. Ведь и идеи предполагают наличие известных социальных условий и обладают своей техникой: даже мысль является формой труда. Отрывать то и другое, т. е. мысль и идеи, от условий и среды, в которых они зародились и получили свое развитие,— это значит исказить их природу и значение.
Задача моего первого очерка сводилась к тому, чтобы показать, как материалистическое понимание истории родилось именно в данных условиях, т. е. не как личное и допускающее критику мнение двух писателей, а как новое завоевание мысли, которое является неизменным следствием процесса зарождения нового мира, т. е. пролетарской революции. Иными словами, новые исторические обстоятельства получили свое дополнение в соответствующем орудии мысли.
Вообразить себе ныне, что этот продукт интеллектуальной деятельности мог бы появиться на свет в любое время и в любом месте, было бы равносильным принятию в своих научных изысканиях абсурда за норму. Произвольно переносить идеи с той исторической почвы и из тех исторических условий, в которых они зародились, на какую-либо другую почву — это все равно, что брать за основу своих рассуждений нечто попросту иррациональное. Почему бы в таком случае не предположить, что античный город, в котором возникло греческое искусство и наука, а также римское право, мог бы, сохраняя свой характер рабовладельческой демократии, в то же самое время создать и развить все условия, необходимые для современной техники? Почему бы не вообразить себе, что средневековый ремесленный цех, сохраняя свою неподвижную и застывшую структуру, свою сущность, мог бы приступить к завоеванию мирового рынка при отсутствии условий для ничем не ограниченной конкуренции, которые в действительности начали складываться как раз с разрушением и гибелью цеха? Почему бы не предположить, что феодальное поместье могло бы, сохраняя свой феодальный характер, превратиться в предприятие, производящее исключительно товары? Почему же Микеле ди Ландо не должен был бы тогда написать Манифест Коммунистической партии? Почему бы не допустить тогда, что открытия современной науки могли бы быть плодом мышления людей любой другой страны и эпохи, т. е. появиться раньше, чем определенные условия породили бы определенные потребности, и для их удовлетворения пришлось прибегнуть к помощи накопленного опыта?
Наше учение имеет своей предпосылкой широкое, целеустремленное и непрерывное развитие современной техники, а вместе с ней общества, производящего товары в антагонистической обстановке конкуренции, общества, необходимым условием становления и дальнейшего существования которого является накопление капитала в форме частной собственности, общества, которое непрестанно производит и воспроизводит пролетариат и вынуждено, для того чтобы поддержать свое существование, беспрерывно революционизировать свои орудия, а также государство и его правовой аппарат. Это общество, обнажившее в силу самих законов своего движения свое собственное внутреннее строение, порождает в виде противодействия материалистическую концепцию. Подобно тому как оно породило социализм, т. е. свое практическое отрицание, оно вызвало появление на свет нового исторического учения, представляющего собой теоретическое отрицание этого общества. Если история — не произвольный, а необходимый и естественный продукт деятельности людей именно потому, что они развиваются, а их развитие зависит от общественного опыта, последний же создается постольку, поскольку люди совершенствуют труд и накопляют и сохраняют его продукты и результаты,— если дело обстоит именно так, то та фаза исторического развития, на которой мы в настоящее время находимся, не может быть последней и окончательной, а свойственные ей внутренние противоречия составляют силу, вызывающую к жизни новые условия. Вот каким образом период великих экономических и политических революций XVIII—XIX веков сформировал в умах людей следующие две концепции: представление о том, что процесс исторического развития является имманентным и непрерывным, и материалистическое учение, которое является по существу объективной теорией социальных революций.
* * *
Не подлежит сомнению, что проникновение в глубь веков п преднамеренное воссоздание мысленным путем истории развития общественных идей, насколько это можно сделать на основании письменных источников,— занятие неизменно весьма поучительное, которое в особенности способствует тому, что мы начинаем все более критически относиться как к нашим воззрениям, так и к действиям. Такое обращение мысли к ее историческим предпосылкам, если оно не приведет нас в дебри эмпиризма беспредельной учености и не заставляет нас поддаться искушению проводить необдуманные и туманные аналогии, несомненно должно придать формам нашей научной деятельности гибкость и силу убеждения. Из общей суммы наших знаний мы практически извлекаем теперь благодаря наличию почти непрерывной традиции наилучшее из всего, что было когда-либо найдено, открыто и доказано не только в новое время, но и за предшествующую историю, со времени древней Греции, ибо именно с нее для всего человечества несомненно начинается сохраняющее преемственность развитие сознательного, последовательного п методического мышления. Нам не удалось бы ни на один шаг продвинуться в сфере научных исследований, если бы мы не использовали средств, уже давно открытых и испытанных; так, например, к числу имеющих наиболее общее значение относятся средства, предоставляемые логикой и математикой. Придерживаться противоположного мнения означало бы утверждать, что каждое поколение должно начинать все с самого начала, возвращаясь к детству человеческого рода.
Однако ни древним авторам, ограниченным узкими рамками городских республик, ни писателям Возрождения, вечно колебавшимся между воображаемым возвратом к античности и потребностью духовно постичь сущность зарождавшегося нового мира, не было суждено подняться до четкого анализа основных элементов, составляющих общество, которые непревзойденный гений Аристотеля замечал и понимал лишь в тех пределах, в которых протекала жизнь человека-гражданина.
Изучение генезиса и процесса развития различных типов общественного строя стало более глубоким, энергичным и приняло многосторонний характер в XVII и XVIII столетиях. В этот период сложилась политическая экономия и наряду с ней начали предприниматься под разными названиями — естественного права, духа законов и общественного договора — попытки расчленить на причины, факторы, логические и психологические явления многогранную и не всегда ясную картину той жизни, в недрах которой подготовлялась величайшая из всех известных нам революций. Все эти доктрины, каковы бы ни были субъективные намерения и стремления их творцов — приведем в качестве примера прямо противоположные воззрения консерватора Гоббса и пролетария Руссо,— все они были революционными по своему существу и по своим последствиям. В их основе вы неизменно обнаружите материальные и моральные нужды новой
