горючего или неисправности моторов. Их обгоняли, не останавливаясь. Те, кто еще был способен передвигаться, удирали, остальные взывали о помощи. Но это длилось недолго. Мороз делал свое дело, и вопли стихали. Действовал лишь один девиз: «Спасайся, кто может!»
В те же дни Гитлер радировал Паулюсу: «Запрещаю капитуляцию!» Между прочим, последняя радиограмма Паулюсу от фюрера, принятая в Сталинграде, гласила: «Поздравляю Вас с производством в фельдмаршалы…»
Находясь в Котельниково, наш полк помогал защитникам Сталинграда — мы перехватывали транспортные самолеты, которые летали по маршруту вдоль железной дороги.
Однажды над нашим аэродромом расступились облака, образовалось большое окно. В этом просвете показались немецкие самолеты, шедшие за облаками. Шестаков немедленно поднял несколько «Яков». Каждому из нас удалось подловить по «Хейнкелю». А Алелюхин, Амет-Хан, Борисов, Королев, Ковачевич, Дранищев и Тарасов сбили тогда по нескольку фашистских самолетов. Но вскоре- «Юнкерсы» и «Мессершмитты» все реже стали встречаться в этом районе: немецко-фашистское командование перенесло свои базы за Дон, далеко на запад…
Красная Армия успешно громила гитлеровские полчища. Это вызывало не только огромный подъем. Кое у кого из фронтовиков начинала кружиться голова, бывали случаи ослабления дисциплины. Это неприятное явление не обошло и наш полк. Ничем иным не объяснишь одну из наших котельниковских неудач. Стоит и сейчас сойтись двум-трем ветеранам, как они принимаются горячо обсуждать памятный для всех нас бой того периода.
В архивных документах об этом сказано, что 10 января 1943 года восемь Як-1 под командованием Шестакова вылетели на прикрытие своих войск. Выполняя поставленную задачу, они встретили группу «Юнкерсов» и атаковали ее. В погоне за противником участники вылета потеряли своего ведущего — подполковника Шестакова. Возвратившись домой, никто не мог сказать, где потеряли ведущего, в том числе и его ведомый — старший лейтенант Ковачевич, а подполковник Шестаков вел бой с тремя Ме-109, вследствие чего его самолет был подожжен. В этом бою впервые за всю войну Л. Л. Шестаков получил ранение…
Я не участвовал в вылете и о том, что случилось, узнал от товарищей.
Семь «Яков» приземлились без командира полка. Летчики перебирали перипетии боя, вспоминали детали, а когда речь заходила о подполковнике Шестакове, разводили руками. Каждый доказывал, что занимался преследованием своего «мессера». Вывод напрашивался сам собой. Мои боевые друзья, в том числе и командир эскадрильи Ковачевич, бросились в погоню за самолетами противника, забыв обо всем. Закон ведения боя был нарушен: ведомые, оставив своих ведущих, тоже начали атаковать врага…
Печальным был наш ужин, тревожной — ночь. К утру кое-кто уже считал, что командир погиб. И вдруг по телефону сообщили: подполковник Шестаков в госпитале. А вслед за тем над аэродромом появился По-2 с Шестаковым на борту.
У меня не хватает слов, чтобы описать, как встретил полк своего любимого командира!
Шестаков медленно прошел на КП и вскоре приказал собрать всех летчиков. Слова его, обращенные к нам, были строги, но справедливы. Много пережил и передумал за эти несколько минут каждый из нас. Все чувствовали себя виноватыми, ведь мы подвели своего командира… Его слова били прямо в душу, и каждый думал о своих ошибках, просчетах, каждый мысленно давал себе клятву на всю жизнь запомнить этот злополучный урок.
Особенным был наш ужин в присутствии любимого командира! Шестаков, как обычно, начал разговор о боевой работе. Все опустили глаза. Но в словах командира не было больше ни тени упрека. Он делился с нами пережитым.
Восьмерка «Яков» во главе с подполковником так энергично обрушилась на «Мессершмиттов», что все разом забыли об опасности, о необходимости поддерживать непрерывную связь между собой. Беззащитные «Юнкерсы» веером рассыпались в разные стороны, а наши стали яростно преследовать их. Район патрулирования находился в 180 километрах от аэродрома, местность была мало изучена. Вот почему, когда ведомый командира полка Ковачевич, спохватившись, начал искать своего ведущего, он сразу потерял ориентировку. Восстановить ее удалось нескоро, и Ковачевич пришел на аэродром один.
А что было с самим Шестаковым? На него набросилось разом несколько «мессеров». И хотя командир полка уже понял, что остался один, он вступил в неравный бой. Используя любую возможность для атаки, Шестаков одного истребителя подбил, а второго основательно повредил. Но в тот же момент подбили и его. Пришлось садиться в степи, на «живот». Гитлеровцы не успокоились и стали совершать заход за заходом, стреляя по неподвижному самолету. Улучив момент, Шестаков отполз в сторону. А «Мессершмитты» во время очередного захода подожгли его истребитель. Летчика подобрали бойцы стрелковой части и доставили в госпиталь.
— Все, товарищи, поправимо, — стараясь подбодрить нас, пошутил командир полка. — Только вот мой реглан так и останется обгоревшим… А жаль — мы неразлучны с Одессы. Теперь нам с тобой, Лавриненков, надо будет вдвоем добиваться замены реглана… Впрочем, это, конечно, к слову. Я верю, происшедшее многому вас научит. Верю, подобное никогда не повторится в полку…
Я долго не упоминал о Михаиле Баранове, одном из главных асов дней обороны Сталинграда, белокуром юноше, любимце нашего полка. В последнее время Баранов являлся штурманом полка и летал реже. Не потому, что берег себя.
После тяжелого воздушного поединка над Сталинградом в августе 1942 года, когда Михаил сбил четыре немецких самолета и один таранил, он часто болел. Однажды во время полета судорога свела ногу, и он едва не разбился. Это случилось в середине ноября, накануне наступления. Баранова направили в дом отдыха. Там ему стало хуже, и он попал в госпиталь. Баранов вернулся в полк лишь 15 января 1943 года, когда мы стояли уже в Котельниково.
Время было суровое, но врачи делали все, чтобы летчик снова обрел крылья. Медицинское заключение, с которым он прибыл в полк, гласило: «Подлежит амбулаторному лечению в части, к полетам временно не допускать».
Не допускать к полетам… Разве есть что огорчительное для летчика! Ведь он и живет, кажется, лишь для того, чтобы взмывать в небо.
Особенно трудно было Михаилу еще и потому, что вокруг него все были поглощены боевой работой. Наш командир знал это и все же не уставал повторять: «Истребитель должен тренироваться ежедневно, как скрипач. В нашем деле есть свои тонкости, познать которые можно лишь при условии постоянной тренировки».
Миша Баранов был летчиком-виртуозом, и, когда после ранения ему запретили полеты, это угнетало его больше, чем болезнь.
Как удалось ему добиться отмены запрета, осталось тайной. Но однажды он, счастливый, прибежал в общежитие и, разматывая мягкий шерстяной шарф, чуть ли не пропел:
— Лечу! Лечу, друзья!
Только много позднее мы узнали: врачи разрешили Баранову немного полетать, чтобы морально поддержать его и ускорить выздоровление. Стоило ли делать это, я не убежден и сейчас. Но, может, я не прав?.. Итак, Михаил поднялся в воздух. Его сопровождали десятки внимательных глаз. Но он очень скоро зашел на посадку, точно приземлив машину: отказал один из приборов кабины. На этом, казалось бы, можно было и остановиться. Однако переубедить Баранова было невозможно, он пожелал подняться в воздух еще раз и получил другой самолет, недавно выпущенный из ремонта, но уже полностью подготовленный к боевым полетам. Михаила выпустили в зону, определив, какие фигуры высшего пилотажа ему можно выполнять.
Взлетел он вполне нормально, и в воздухе держал себя так, как вел бы себя каждый после длительного перерыва. «Як» послушно покорялся пилоту — он выполнил виражи, боевые развороты, бочки. Потом машина почему-то вдруг накренилась, перевернулась вверх колесами и пошла так, словно летчик готовился выполнить еще одну сложную фигуру.
В этом положении «Як» начал снижаться. Но в решающее мгновение случилось что-то непредвиденное: то ли пилот потерял чувство расстояния, то ли опоздал сделать какое-то необходимое движение. Только «Як» со страшной силой ударился о мерзлую землю и тут же взорвался…
Ко многому привыкли мы за годы войны. Привыкли мужественно воспринимать известия о потерях. Но
