После полетов меня снова вызвали в штаб. На этот раз я застал там командира нашей эскадрильи Ковачевича и незнакомого летчика с авоськой в руке.
— Вот твой новый ведомый, — сказали мне.
— Старший сержант Остапченко, — представился новичок.
— Старший сержант? — переспросил я.
— Так точно!
— Хорошее звание. Я носил его два года, уже будучи летчиком.
— Маршал — еще лучше, — пошутил Остапченко.
— Ну, хорошо. Значит, будем летать вместе. А пока пошли ужинать, предложил я.
За столом, когда новичку поставили «наркомовские» сто граммов водки, он решительно отодвинул стакан.
— Это зелье не употребляю.
На всю столовую грохнул раскатистый мужской хохот.
— Тебе, Лавриненков, повезло! — бросил Амет-Хан с противоположного конца стола. — Передавай сержанта в нашу эскадрилью.
Норму моего ведомого я поделил с товарищами. А фамилия Остапченко запомнилась всем с первого ужина…
В Зетах мы встретили Новый 1943 год. 31 декабря весь день вели бои. Сразу после ужина повалились спать: холод и усталость сделали свое дело. Правда, кто-то из наших проснулся около полуночи и вспомнил о приближении Нового года. Зашевелились и остальные. Амет-Хан предложил салютом из пистолетов отметить наступление Нового года и наши фронтовые успехи. Все поднялись. Раздался «салют». От выстрелов потухла коптилка, сделанная из гильзы, отошла дверка печки, и на пол посыпались угли. Кто-то из ребят привел все в порядок, и мы снова тут же уснули.
А через три дня полк перебазировался в Котельниково, где всего неделю назад находился штаб Манштейна. Настроение у всех было приподнятое: фронт быстро перемещался в направлении Ростова.
Путь на юг
Война до неузнаваемости изменила знакомые станции, города, села. Было радостно, что мы возвратились в оставленные места. Но радости сопутствовала печаль.
Я видел Котельниково летом сорок первого года. Белый вокзал, высокие деревья вдоль перрона, широкая сетка путей, а вокруг — множество домиков, утопавших в садах. Таким запомнился этот крупный поселок. Заходя на посадку холодным январским днем сорок третьего года, я обнаружил, что нет больше ни уютного вокзала, ни окружавших его домов…
На аэродроме нам досталось неплохое наследство от люфтваффе. Добротные бункеры, капониры, сооружения для мастерских и складов, которые мы недавно обстреливали с воздуха, теперь принимали нас в свои стены. Нам пришлось только очистить их от трупов и мусора.
В полку царило оживление. Фронт нацеливался на Ростов. Немецко-фашистское командование, пребывавшее под свежим впечатлением от сталинградского котла, отводило свои войска и с Кавказа. Ведь советские танки могли и здесь вырваться к Ростову, и тогда Гитлер получил бы в подарок еще одно кольцо.
Изучая карту боевой обстановки на фронтах, мы, летчики, смело фантазировали и даже разрабатывали планы будущих окружений и прорывов. Но мы помнили при этом, что армия Паулюса еще не капитулировала и что каждый метр родной земли, оккупированной гитлеровцами, предстоит брать с боем.
Разместившись в Котельниково, полк в первый же день в полном составе полетел сопровождать штурмовиков, бомбивших позиции противника вблизи Сальска.
Теперь я ходил на задания с новым ведомым — Николаем Остапченко. Ему, понятно, дали не лучший «Як». И мотор оказался слабоват, и маскировка машины была нарушена. Другие самолеты были выкрашены белой краской. Этот — известью, а она наполовину осыпалась. Правда, благодаря этому я узнавал своего рябого напарника на любом расстоянии и на земле и в воздухе. А главное, меня радовало то, что Остапченко четко выполнял свои обязанности.
У нас в полку существовал неписаный закон, по которому определялась пригодность молодых летчиков к боевой работе. Если новичок участвовал в боях в течение недели (а это означало, что он около пятнадцати раз побывал в перепалках) и если его за это время не сбили, он становился равноправным членом нашей дружной семьи. Очень важно было при этом, чтобы ведомый ни разу не отстал от своего ведущего, не бросил его, не позарился на «мессера» или «Юнкерса», иногда так заманчиво встречавшихся на его пути. Без соблюдения всех этих требований невозможно было успешно выдержать испытание на зрелость.
Остапченко отлично выдержал его.
— Ну как, не страшно встречаться с «мессерами»? — спросил я его после нескольких полетов. — Раньше ведь ты не видел этих машин.
Николай зашивал комбинезон и отозвался не сразу.
— Если бы вам было страшно, возможно, и я бы испугался. А так, чего же мне дрейфить? — поднял он на меня полные удивления глаза. — За вашими плечами я чувствую себя как за каменной горой.
— Но ведь противник атакует сзади, а не спереди?
— Командир все видит. Если надо будет, выручит…
А спустя некоторое время Остапченко наконец разговорился.
— Я ежедневно хожу в небо, и знаешь, Володя, — просто и естественно перешел он на дружеский тон, — мне никогда не бывает страшно. Экзаменов в училище я боялся, а здесь ничего не боюсь. Полет для меня работа, и только. Нужная и важная работа. Нам дали оружие и приказали: ищите и жгите «мессеров». Этим и занимаемся. И если мне только будет разрешено самостоятельно уничтожать их, я буду делать это люто.
— Ну и характер! — не удержался я, восхищенный его выдержкой.
Во время одного из боев Остапченко очень близко увидел, как его тезка лейтенант Николай Костырко расстреливал «мессера», как тот загорелся и упал на землю. Когда мы возвратились на аэродром, мой ведомый зашагал в сторонке один и был чем-то удручен. Я подошел к нему.
— Чего нос повесил?
Остапенко промолчал.
— Чем не удовлетворен?
— Да не в том дело, Володя… Как он сумел так точно? По центроплану, потом по мотору… Снаряды прямо рвали проклятого на части…
Мне понравилась наблюдательность старшего сержанта, его стремление анализировать увиденное. Мой ведомый жаждал боя и на глазах созревал как боец. Вот только поднакопит опыта, и из него выйдет грозный истребитель…
В Котельниково почти весь январь нас преследовала плохая погода снегопады, метели, низкая облачность. Этим пользовались летчики немецкой транспортной авиации, имевшие приборы для «слепых» полетов. Из Ростова и Зимовников цепочкой ходили на Сталинград, к своим, «Хейнкели» и «Юнкерсы».
Наш полк находился почти за полторы сотни километров от Сталинграда. Но радио и печать регулярно сообщали о ходе завершающих боев советских войск на берегу Волги. Мы хорошо представляли, в какое положение попала армия Паулюса, в каком холодном и голодном котле оказались сотни тысяч солдат и офицеров противника. Но гитлеровцы еще пользовались аэродромами Гумрак, Воропоново, Питомник. О том, что там творилось тогда, довольно правдиво написал спустя много лет полковник 6-й германской армии В. Адам в своей книге «Трудное решение»: Наземный персонал аэродрома, санитары и легкораненые первыми бросились к уцелевшим легковым автомашинам на краю аэродрома Питомник, завели моторы и устремились на шоссе, ведущее в город. Вскоре целые гроздья людей висели на крыльях, подножках и даже радиаторах. Машины чуть не разваливались под такой тяжестью. Некоторые остановились из-за нехватки
