эмка с Никитиным. Прямо по сугробам примчался Моисеев.
Я вылез на ободранное крыло и облегченно вздохнул. Мой поврежденный самолет сразу затащили в капонир, и им занялся техник Моисеев.
— Засучивай рукава, Капарака! — громко сказал старший авиаспециалист эскадрильи техник- лейтенант Олег Зюзин. Он уже успел прощупать весь деревянный каркас крыла и определил, что для ремонта нужны клей, перкаль да еще умелые руки Василия Моисеева.
Весь следующий день я сновал от общежития к стоянке, оттуда к штабу и снова к самолету. Пилот без машины всегда чувствует себя плохо. А в той обстановке, которая сложилась на нашем фронте во второй половине декабря, сознавать себя «безлошадным» было просто нестерпимо.
С 10 по 31 декабря наш полк летал беспрерывно. С аэродрома в Зетах мы произвели 349 боевых самолетовылетов. Это означает, что в самые короткие декабрьские дни каждому летчику приходилось по три-четыре раза в день ходить на задания. И в такой-то момент неожиданно лишиться самолета!
Три дня длился ремонт. Не придумав ничего лучшего, я все это время терся у своего «Яка», пытаясь хоть чем-то помочь Моисееву и его подручным. В один из этих дней я и увидел массивного «Дорнье-217», возвращавшегося из Сталинграда. Он шел низко, прямо через наш аэродром, надрывно ревя моторами. Я инстинктивно бросился к своему самолету, но тут же остановил себя. Хотел было бежать к землянкам, чтобы позвонить в штаб, по там обошлись без меня: штаб уже передал о «дорнье» по радио группе наших истребителей, как раз подходивших к Зетам.
Вскоре мы увидели, как ведущий группы (это был командир полка) догнал гитлеровца, но почему-то не обстрелял его. Шестаков возвращался с боевого задания. Он, очевидно, полностью израсходовал патроны и снаряды. И тогда мы увидели, как другой истребитель тут же пошел в атаку. Раздалось несколько пулеметных очередей, и фашистский самолет, потеряв управление, пошел к земле.
Наши истребители еще не успели приземлиться, а мы уже знали, что «дорнье» расстреляла в воздухе Лиля Литвяк.
И не случайно, когда речь заходит о подвигах женщин-авиаторов в годы Великой Отечественной войны, я прежде всего вспоминаю летчиц истребительной авиации, которые наравне с мужчинами проявляли отвагу, бесстрашие и высокий класс владения скоростными машинами.
Жизнь наша в Зетах с каждым днем становилась все беспокойнее. Во второй половине декабря наш аэродром подвергался даже обстрелу вражеской артиллерии. Действовать с него стало невозможно. Решено было покинуть Зеты.
19 декабря полк проводил в Зетах последнюю ночь. Но этой ночи предшествовало тяжелое событие.
Когда, возвратившись из полета, все собрались в столовой, совсем рядом послышались сильные взрывы. В довершение ко всему, над Зетами появилось около дюжины немецких двухмоторных бомбардировщиков. На землю полетели бомбы. Группа наших самолетов вот-вот должна была возвратиться после выполнения боевой задачи. А пока единственным спасением для нас являлись капониры, но до них надо было успеть добежать.
Я бросился в снег. Рядом упал Дранищев.
Налет натворил много бед. Скошенный осколком, погиб мастер по вооружению Иван Жук. Мы с почестями похоронили товарища, и 20 декабря наш полк покинул Зеты. Здесь занимали рубежи для обороны наземные войска.
Временной базой для нас стало на неделю село Трудолюбие, южнее Зет. Оттуда мы непрерывно вылетали вместе со штурмовиками уничтожать танки Манштейна.
А резервы полка оставались далеко за Волгой.
Вскоре нас с командиром эскадрильи Героем Советского Союза Василием Серогодским послали на По-2 в Казахстан, чтобы перегнать оттуда отремонтированный «Як».
Нас встретили там как желанных гостей. Перегонять машину предстояло Серогодскому, и он пожелал сразу облетать ее. Тогда-то и произошло непоправимое…
Трудно бывает иногда объяснить причину несчастья. Мы вместе осмотрели самолет, на земле опробовали мотор. Василий сел в кабину. У него было хорошее настроение. Как случилось, что летчик- фронтовик, прошедший ад обороны Одессы и Сталинграда, пилотируя над тихим селом, потерял чувство расстояния и после выполнения сложной фигуры врезался в землю, я не берусь объяснить…
Похоронив своего однополчанина, я возвратился в Трудолюбие на По-2. Посылать кого-то за «Яком» уже не было смысла…
Просматривая уже после войны «Формуляр 9-го полка», в частности тот раздел, где зарегистрированы «небоевые» потери, я встретил имя Василия Александровича Серогодского. С болью вспомнил тот трагический день, когда он погиб, и мне показалось, что это произошло вчера…
Спустя неделю полк возвратился в Зеты. Это стало возможно потому, что под Сталинградом перешла в наступление одна из советских армий.[3]
Летчики немецких транспортных самолетов, не заметив в капонирах советских истребителей, свободно ходили через наш аэродром на Сталинград и в одиночку и целыми группами. Увидев противника, мы взлетали и атаковали его без разворота для набора высоты. Нагруженные продовольственными пакетами, Ю-52 иногда падали вблизи нашей столовой. В этих случаях мясные консервы, сигареты, галеты вмиг пополняли наши склады. Такие «подарки» являлись серьезным подспорьем для нашего БАО, который под командованием Пушкарского длительное время обслуживал полк.
Как раз тогда мне удалось сбить сразу два вражеских самолета. Один из них упал вблизи нашего КП. Как только я приземлился, меня позвали в штаб. Там я увидел спасшегося фашистского летчика. Переводчик помог нам познакомиться и поговорить.
Высокий, рыжий офицер снял с себя шлем, очки, планшет, попросил вернуть отобранный у него и уже разряженный пистолет и все это передал мне. Потом стал показывать фотографии жены, детей, родителей. Слова, улыбка, взгляд сбитого немецкого пилота выражали покорность, мольбу спасти его для тех, кто смотрел на нас с фотографий. И его поведение было по-человечески понятно нам. На другой день сбитого летчика под конвоем повели к самолету По-2, чтобы отправить в штаб армии. Увидев меня, он прощально взмахнул рукой, будто благодарил за то, что я своей меткой очередью вывел его из войны, а значит, сохранил ему жизнь…
В эти дни в полк прислали для пополнения нового летчика. Шестаков принял старшего сержанта, ознакомился с его личным делом.
Худой, высокий, в изрядно поношенном комбинезоне, с авоськой, в которой лежали незавернутые зубной порошок, мыло и аккуратно сложенное полотенце, он стоял перед командиром полка, ожидая решения.
Старший сержант воевал мало, сбитых машин на счету не имел, ничем особым не проявил себя, хотя давно находился на фронте.
Узнав все это, командир полка заявил, что пополнения пока не требуется.
Когда старший сержант вышел из штаба, По-2, на котором его привезли, уже разбегался по снежному полю. Не осмеливаясь вернуться в штаб, расстроенный летчик так и остался стоять у двери, огорченный и разочарованный.
Тут его и увидел комиссар Верховец. Стал расспрашивать, как он оказался в Зетах. Рассказав о себе, летчик протянул свое личное дело.
Комиссар по-своему прочитал его и проникся сочувствием к молодому парню, у которого не очень удачно складывалась фронтовая жизнь. Верховец тут же вспомнил, что в полку имеется одна вакансия, и решил переговорить с Шестаковым.
Предложив новичку подождать, комиссар вошел в землянку штаба, а через несколько минут приоткрыл дверь и позвал старшего сержанта. На этот раз Шестаков приветливей оглядел стоявшего перед ним летчика.
— Ну что, Остапченко, опоздал на свой самолет?
— Опоздал, — невесело подтвердил тот. — Теперь вот надо куда-то проситься переночевать.
Командир полка и комиссар переглянулись, невозмутимость парня понравилась им.
— Проситься никуда не надо. Останешься у нас. Как-нибудь найдем место, где переспать, — твердо сказал Шестаков…
