— Я по ней очень скучаю, — созналась Патриция, вспоминая счастливые часы, проведенные рядом со старой швейной машинкой Хиллари, в то время как ее собственные родители развлекались на вечеринках или в круизах. — Ведь именно она научила меня шить…
— А уж мне-то как не хватает твоего отца, — отозвался Роберт. — Только он и приходил 'поболеть' за меня на игры между сборными старших классов.
Молодые люди увлеченно предавались воспоминаниям детства, пока машина не затормозила перед старинным особняком, где жила Патриция с матерью.
— Передай привет Хиллари и Сузан и поцелуй от меня малыша, — наказала она, открывая дверь. — Счастливо тебе добраться. И еще раз спасибо, дорогой, Порою так полезно узнать, чего делать ни в коем случае не следует.
Оказавшись дома, девушка заперла дверь и на мгновение прислонилась к ней. В висках стучало. Усталость, отчаяние, тревога навалились на плечи непосильным бременем. Она глубоко вздохнула, затем решительно выпрямилась и по-прежнему в одних чулках поднялась по широкой лестнице, стараясь ступать как можно тише, чтобы не потревожить мать. Ирен из дома почти не выходила, и в столь поздний час, как правило, спала. Но, оказавшись наверху, Патриция заметила под дверью полоску света и не на шутку испугалась.
Что-нибудь случилось? Позабыв об усталости, она поспешила в спальню, надеясь, что у матери не приступ астмы.
Переступив порог, Пат вздохнула с облегчением, Ирен мирно возлежала на подушках с закрытыми глазами. На коленях покоилась книга, тонкие пальцы удерживали нужную страницу. Фигура спящей дышала таким безмятежным спокойствием, что дочери не захотелось тревожить мать. Даже в слабом свете ночника мягкий овал лица и точеные, аристократические черты выглядели на удивление молодо, бледная прозрачная кожа казалась гладкой и нежной — ни следа морщин. Несколько седых волосков были почти незаметны среди светлых локонов, владелице которых никто бы не дал ее возраста. Волосы перехватывала лента того же оттенка, что и бледно-голубой пеньюар: Ирен никогда не забывала о такого рода мелочах. Улыбаясь с ласковой снисходительностью. Патриция осторожно попыталась убрать книгу.
— Ох, Пат, ты уже дома! — Длинные ресницы дрогнули. — Я рада, что ты вернулась, дорогая. Мне так неуютно одной в пустом доме, так страшно, я так нервничаю! Просто глаз не сомкнула!
— Прости, мамочка. — Патриция забрала книгу и положила ее обложкой вверх на стол. — Я вернулась и сейчас принесу чашку теплого молока. Это поможет тебе заснуть.
— Спасибо, милая, как это славно! У меня крошки во рту не было с самого ланча. Ох, радостьмоя, как ты заботлива, — поблагодарила Ирен дочь, когда та подала ей салат. — А теперь посиди рядышком и расскажи, как ты провела вечер. Как мило со стороны Роберта познакомить тебя со своим боссом. Он симпатичный? — полюбопытствовала она.
— О да. Очень славный.
— Я так рада, что ты хоть немного развлеклась, — похвалила мать, изящным движением руки отставляя поднос в сторону. — А уж какая ты сегодня была хорошенькая, Пат! Просто глазам не верится. Хорошо, что Роберт заставил тебя снять эти кошмарные очки. Какая жалость, что ты без очков ничего не видишь.
— Ох, Ирен! Не надо об этом. В этом мне не повезло, что делать! Судьба…
— Да, ничего не поделаешь, — кивнула мать. — Но эти очки все лицо закрывают. Такие огромные и безобразные…
— Ну и ладно, — коротко рассмеялась Патриция. — Может, на них смотреть и не особенно приятно, зато сквозь них смотреть куда как полезно. — Не говоря уже о том, что с их помощью можно отгородиться от нахалов, которым кажется, что близорукость — это забавно!
Бедная мамочка, подумала девушка, убирая черные туфли-лодочки и рассматривая лежащие на туалетном столике прелестные украшения, которые матери так редко приходится теперь надевать. Ни тебе вечеринок, ни круизов. Единственное доступное развлечение — это еженедельные партии в бридж: любители бриджа no- прежнему сходились у них в доме каждый четверг. Как мало удовольствий осталось у бедняжки в жизни. И ведь даже моими радостями жить не может, ведь и я нигде не бываю, подумала Патриция.
Поправив подушки и уложив мать, девушка погасила лампу и отнесла поднос на кухню. Она не на шутку тревожилась о матери: куда делась очаровательная, полная жизни женщина, какой была Ирен еще два года назад, до того как умер отец? Безвременная кончина Кевина Олтмена — ему исполнилось только- только пятьдесят два — оказалась тяжелым потрясением для них обеих.
Сразу после похорон мать пришлось госпитализировать: то был первый из мучительных приступов астмы.
— Смерть мужа сказалась на ее здоровье, — предупредил врач. — Нового потрясения она не переживет.
Поэтому Патриции самой пришлось беседовать с поверенными. Они-то и обрисовали ей финансовое положение семьи. Именно на ее плечи легло тяжелое бремя: сохранить крышу над головой и обеспечить матери должный уход. Приступы астмы следовали один за другим, подтачивая и без того слабые силы Ирен. Время шло, но горе ее не утихало: мать по- прежнему оплакивала мужа.
— Твоя мамочка вышла замуж в восемнадцать лет, — рассказала как-то Пат Хиллари. — Кевин боготворил ее, исполнял малейшие прихоти. Вся их семейная жизнь была одним медовым нескончаемым месяцем. Тебя она родила спустя десять лет после свадьбы, им было хорошо и вдвоем, — добавила мать Роберта, смеясь. — По-моему, она понятия не имела, что с тобой делать.
Пат обожала мать, точно так же, как и отец. Самые счастливые воспоминания детства воскрешали те неповторимые мгновения, когда она, в благоуханном тумане пудры и духов, завороженно наблюдала за тем, как Ирен примеряет платье за платьем. Патриции часто позволялось выбрать, какой именно наряд подойдет к данному торжественному случаю — после чего девочку отсылали к Хиллари. Хиллари походила на любящую матушку куда больше, чем та недоступная богиня, которую полагалось называть Ирен, а не мама.
Как ни странно, дочь никогда не наряжалась в старые платья матери и, в отличие от других маленьких девочек, никогда не расхаживала по дому в материнских туфельках на высоких каблуках. Большую часть отведенного на игру времени она проводила лежа на полу и усердно рисуя красавиц, которые были похожи на ее мать и щеголяли в необычных, фантастических нарядах, созданных воображением девочки. Отец поощрял это увлечение, говоря, что у нее несомненные способности в художественному творчеству.
Лучше бы он отправил меня в школу бизнеса, думала Патриция. Делопроизводство куда более практично. Но, как она уже имела возможность убедиться, Кевин Олтмен практичным человеком не был. Иначе он бы не допустил, чтобы юридическая контора, основанная его отцом, так быстро пришла в упадок. После того как он взял контору в свои руки, постоянные клиенты мало-помалу исчезли, а новых почти не прибавилось. Теперь-то она понимала, что отец просто- напросто не уделял юридической практике должного внимания и тратил время на хобби: теннис и резьбу по дереву.
Хотя контора разорялась, он и Ирен не считали нужным сократить расходы и продолжали вести все тот же экстравагантный образ жизни. Они ездили в круизы, устраивали званые обеды, отдали дочь в лучшую школу. До самой смерти отца никто и не подозревал о том, что финансовое положение мистера Олтмена оставляет желать лучшего.
И как это юрист мог так запустить дело? С подоконника Патриция взяла деревянную фигурку лебедя и провела пальчиком по гладкой обточенной поверхности. Она вспомнила отца: вот тот сидит на лужайке и увлеченно строгает или выпиливает. Он обожал работать руками. Теперь-то девушка понимала, что ему никогда не хотелось заниматься юриспруденцией. Уступив отцовской воле — ее папа был почтительным сыном, — он не смог преуспеть в деле. Может быть, Кевин слишком привык зависеть от своего родителя, привык считать, что надежно обеспечен до конца дней своих?
Патриция всей душой любила смешливого, беззаботного отца, и принимала все его дары, не очень задумываясь, откуда они взялись, как само собою разумеющиеся. Ох, если бы ей знать раньше, как трудно отцу приходилось, как тот выкручивался, занимал деньги под залог, чтобы содержать доставшийся по наследству дом. А делал он это ради жены и дочери, чтобы дать им куда больше, чем диктует
