— Слышала она молот? — спросили они. Да, она слышала, и кавалеры поняли, что труд их не пропал даром.
Позже они узнали, что она собиралась оставить им Экебю, но завещание не было сделано. Они считали это для себя за великую честь и гордились этим до конца своих дней. Но никто никогда не слыхал, чтобы они сожалели о потерянном богатстве.
Рассказывают также, что в эту рождественскую ночь Йёста Берлинг, стоявший рядом с молодой женой, произнес перед кавалерами свою последнюю речь. Его удручала печальная участь всех тех, кому предстояло покинуть Экебю. Старческие недуги ожидали их. Холодно встретят в чужом доме старого и угрюмого гостя. Печальные дни ждут бедного кавалера, живущего нахлебником у крестьянина; вдали от друзей, лишенный беспечной жизни с веселыми приключениями, зачахнет он в одиночестве.
Все это и многое другое говорил он своим беспечным друзьям, закаленным в борьбе с судьбой. Еще раз сравнивал он их с древними богами и рыцарями, которые появились в стране железа, принеся с собой веселье и радость. И он сожалел о том, что в саду, где прежде порхали на крыльях бабочек удовольствия и развлечения, теперь появились прожорливые гусеницы, уничтожающие все плоды.
Он знал, конечно, что радость и веселье необходимы детям земли и что иначе и быть не может. Но все еще тяготеет над миром неразрешенный вопрос: можно ли быть одновременно и веселым и добрым? Он называл это и самым легким, и вместе с тем самым трудным. До сих пор им так и не удалось разрешить эту загадку. Но он хотел бы надеяться, что эта пора радости и печали, счастья и горя многому их научила.
Ах, добрые господа кавалеры, наступает и для меня горький час разлуки! Последнюю ночь проводим мы вместе без сна. Никогда не услышу я больше вашего беззаботного смеха и веселых песен. С вами и со всеми жизнерадостными обитателями берегов Лёвена расстаюсь я теперь.
Мои милые старые друзья! Богатые дары приносили вы мне в минувшие дни. В моем уединении вы были первыми, кто научил меня видеть все многообразие и полноту жизни. Я видела, как на берегах озера моих детских мечтаний вы вступали в борьбу, похожую на грозные битвы Рагнарёка[32]. Но что могу я вам дать взамен?
Вас, быть может, обрадует, что имена ваши вновь будут упомянуты рядом с названиями любимых усадеб? Пусть же вновь весь тот блеск, которым была полна ваша жизнь, засияет над теми местами! Еще стоят Борг и Бьёрне, еще стоит Экебю на берегу Лёвена, окруженное водопадами и озерами, среди парков и улыбающихся лесных полян; и стоит лишь выйти на широкий балкон, как тотчас же целый рой старинных сказаний начинает гудеть и кружиться, подобно пчелам в летнюю пору.
Да, кстати о пчелах! Позвольте мне рассказать еще одну давнишнюю историю. Маленькому Рюстеру, который со своим барабаном шел во главе шведской армии, когда она в 1813 году вступала в Германию, с тех пор никогда не надоедало рассказывать про эту удивительную страну. Если верить ему, то люди там были ростом с колокольню, ласточки величиною с орла, а пчелы не меньше гуся.
— Ну, а какие же тогда должны быть там ульи? — спрашивали его.
— Ульи там обыкновенные, такие же, как и наши.
— Ну, а как же тогда попадают в них пчелы?
— Это уж их дело! — отвечал маленький Рюстер.
Дорогой читатель, не придется ли мне сказать то же самое? В продолжение целого года летали над нами гигантские пчелы фантазии, но как им попасть в улей действительности — это уж их дело.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Среди густых темно-зеленых лесов и синих озер Швеции лежит живописный край Вермланд. На широких просторах разбросаны помещичьи усадьбы с тенистыми высокими деревьями и низкие крестьянские домики. По зимним завьюженным дорогам редко можно было услышать бубенцы в этих глухих, малонаселенных местах.
Так выглядела сто лет назад родина выдающейся шведской писательницы Сельмы Лагерлёф.
Сельма-Оттилия-Ловиза Лагерлёф родилась в поместье Мурбакке 20 ноября 1858 года. Усадьба ее отца, обнищавшего дворянина, отставного военного, по внешнему виду мало отличалась от окрестных усадеб. Однообразно тянулись дни в семье Лагерлёф, где мечтательность и прожектерство отца плохо уживались с трезвостью и практичностью матери будущей писательницы. Семья была большая, и девочка Сельма несравненно сильнее привязалась к отцу и младшей сестре, чем к матери и двум старшим братьям- здоровякам. Едва Сельме исполнилось три года, как паралич ног заставил девочку месяцами лежать в постели. Бабушка, тетки, няньки, чтобы развлечь больную девочку, без конца рассказывали ей народные легенды, вспоминали «доброе старое время». Она любила слушать сказки и поверья, которыми был богат Вермланд, где сама природа благоприятствовала развитию народной фантазии. Все это действовало на детское воображение маленькой Сельмы, а когда она научилась читать, перед ней открылся широкий мир Вальтера Скотта, ставшего ее любимым писателем, — мир скандинавских саг и преданий о далеких рыцарских временах.
В девятилетнем возрасте Сельму повезли для лечения в Стокгольм, и в шведской столице она впервые увидела театр, который глубоко ее взволновал. В ней пробудилась жажда писать. Главное — ей хотелось сочинять сказки. Она была прирожденной сказочницей; и недаром позднее, уже известной писательницей, Сельма Лагерлёф назвала свою автобиографию «Сказка о сказке». Подобно великому датчанину Г. X. Андерсену, написавшему автобиографический роман «Сказка моей жизни», Сельма Лагерлёф создала из своей жизни сказку, напоенную ароматом легенд Вермланда.
Большие листы белой бумаги влекли Сельму к себе с неудержимой силой. Она пробовала сочинять стихи, пьесы для домашнего кукольного театра, сказки. Почти все это было забыто ею впоследствии, в том числе и курьезная пьеса «Царь Иван Грозный» в стихах, переложенных на мотив веселого вальса. Девушка мечтала напечатать свои стихи, но это ей не удавалось. Мучительно искала она себя на литературном пути. Но пока что Сельма отправилась в Стокгольм, чтобы поступить в учительскую семинарию. Ей уже было двадцать два года. Она с большим увлечением изучала науки, преподававшиеся в семинарии. Казалось, учебники и конспекты лекций оттеснили на задний план ее литературные занятия. Тут и случилось с ней то, что она сама назвала «чудом». Изучение писателей-романтиков — Иоганна-Людвига Рунеберга и Карла- Микеля Бельмана, проникновение в сущность их героев привели Сельму Лагерлёф к мысли о создании своей поэтической сказки о родном Вермланде. Герой Рунеберга — романтический фенрик Столь, или народный образ «известного в Стокгольме часовых дел мастера Фредмана, не имевшего ни часов, ни мастерской, ни приюта», в изображении Бельмана, представились Сельме Лагерлёф не более привлекательными, чем герои изустных сказаний Вермланда.
С воодушевлением Сельма Лагерлёф рассказала в «Сказке о сказке» (говоря о себе в третьем лице), как у нее зародилась первая мысль о написании своей саги: «После того как она прожила месяца два среди серых улиц и стен, с ней случилось нечто удивительное в эту же осень. Однажды утром она шла по улице Малмшильнад с книгами под мышкой. Незадолго перед тем она была на уроке истории литературы. По всей вероятности, на уроке говорилось о Бельмане и о Рунеберге, потому что она думала об этих двух писателях и о тех образах, которые они создали в своих произведениях. Она находила, что добродушные воины Рунеберга и беззаботные собутыльники Бельмана представляли собою самый благодарный материал, который только мог пожелать поэт. И вдруг в голове у нее блеснула мысль: «Тот мир, в котором ты жила в Вермланде, ничуть не менее оригинален, чем мир Фредмана или фенрика Столя.
Если ты только выучишься обращаться с ним, то ты найдешь в нем не менее благодарный материал, из которого можно многое сделать».
Вот каким образом у нее в первый раз раскрылись глаза на сказку.
В эту минуту молодая девушка решила, что напишет сказку о Вермланде, и это намерение ее никогда не покидало. Но прошли многие и долгие годы, прежде чем ей удалось привести в исполнение свое намерение».
