Пусть это вас не беспокоит.
Попфу стало совестно, он хотел заявить, что он не трус, но Анейро спокойным жестом попросил не перебивать его.
— Можно не сомневаться, никто не придет к вам делать инъекции, если не противопоставить этой подлой брехне реальные и убедительные поступки. Значит, дело за тем, чтобы сотня или, в крайнем случае, хоть несколько десятков человек отважились привести к вам животных для инъекции. А стоит только сказаться результатам инъекции, как… Ну и подлость!..
Последние слова относились к проповеди отца Франциска. Его высокий тенор зазвенел из рупора со страстью и убедительностью, достигаемой обычно либо уверенностью в правоте своего дела, либо, как это было в настоящем случае, долголетней проповеднической практикой.
— …Вы знаете, о ком я говорю, дети мои. Я говорю о приезжем докторе Стифене Попфе. Не попадайтесь же, дети мои, на дьявольскую приманку! Господь Бог знал, что делает, когда устанавливал для всего живого свои сроки произрастания. Покаемся, дети мои, покаемся во имя господа нашего! Амен!..
Из рупора хлынули торжественные звуки органа. Когда музыка кончилась, диктор прочел извещение местного отделения Синдиката животных кормов. Синдикат объявлял для всеобщего сведения, что, ввиду сезонных затруднений, корма в течение ближайших двух месяцев будут отпускаться только постоянным клиентам.
— Мда-а-а, — протянул Анейро, сочувственно глянув на Попфа, — за вас крепко взялись… Придется нам съездить за кормами за город, к фермерам… Ну, ничего. Мы заготовим побольше харчей для наших животных, а потом все равно начнем инъекции… Нет никаких оснований сдаваться…
Попф благодарно кивнул головой. Ему было трудно говорить. Все, кто присутствовал в это время в сквере, уставились на Попфа: им было интересно, как он перенесет новый удар по его изобретению.
Несколько горожан — Попф узнал в них своих давнишних пациентов — нерешительно приблизились к его скамейке. Возможно, они хотели сказать ему, что их сочувствие на его стороне. Но в самый последний момент они оглянулись на толпу, следившую за ними с недоброй усмешечкой, испугались и с виноватыми лицами прошли мимо Попфа.
— Вам бы следовало, доктор, пойти домой и отдохнуть от всей этой омерзительной кутерьмы, — мягко промолвил Анейро. — Хорошенечко выспитесь. А завтра утром я бы, с вашего позволения, заглянул к вам. Кстати, написали бы в одну газетку обо всей истории…
Попф собирался поблагодарить Анейро, но не успел, потому что его внимание привлек галдеж, внезапно разгоревшийся около рекламной тумбы. Оттуда доносился громкий гогот, долетали одобрительные восклицания. Не сомневаясь, что это веселье имеет к нему самое непосредственное отношение, Попф решительно поднялся со скамейки и направился к тумбе. Толпа со злорадной учтивостью расступилась и пропустила его туда, где упоминавшийся уже нами отпрыск мясника Фригия Бероиме, Манхем Бероиме, девятнадцатилетний балбес с маловыразительным, круглым, веснушчатым лицом, вдохновенно орудовал над извещением доктора Попфа.
— Что вы тут делаете, молодой человек, с моим объявлением? — осведомился Попф у балбеса и схватил его за плечо.
— То же самое, что и с остальными вашими цидулками, — вызывающе ответил Манхем Бероиме, невозмутимо снимая руку Попфа со своего плеча.
Несколько человек одобрительно хихикнули, остальные молча ждали дальнейшего развития событий.
— Да как вы смеете портить мои извещения! — вскричал Попф таким голосом, что толпа невольно шарахнулась назад. Манхем Бероиме побледнел, а Анейро, почуяв недоброе, вскочил со скамьи и пробирался сквозь стену зевак как раз в тот момент, когда доктор, окончательно выведенный из себя наглостью Бероиме-младшего, схватил его за глотку и прохрипел: — Я тебя задушу, гаденыш!
Вся ярость и обида, все возмущение и боль, накопившиеся за день на сердце у Попфа, прорвались наружу, и он был сейчас в состоянии, близком к невменяемости.
Опоздай Анейро на несколько мгновений, Манхему Бероиме пришлось бы совсем худо. Прижатый Попфом к тумбе, он оцепенел от страха. У него отнялся язык. Он что-то мычал, по его бледно-розовым веснушчатым щекам в два ручья катились слезы. Куда девалась вся его наглость и самоуверенность? Сейчас это был обыкновенный нашкодивший шалопай.
— Не марайте руки об этого щенка, доктор, — спокойно промолвил Анейро. — Насколько я понимаю, все, что он заслужил, от него не уйдет.
Попф послушно отпустил Манхема Бероиме, и тот, словно крыса, юркнул в толпу.
— Этому слюнтяю вполне хватит того, что ему достанется от папаши. С точки зрения Бероиме, его достойный сынок достаточно осрамил своим поведением его имя. А характер у хозяина скотобойни «Великая Аржантейя» достаточно крутой, — усмехнулся Анейро. — Я это помню по себе.
У Попфа уже не было сил прикидываться безразличным. Невидящими глазами он посмотрел на людей, преграждавших ему дорогу, они расступились, и Анейро проводил его до дому.
— Значит, до завтра, доктор? — спросил на прощанье Анейро, приподнял шляпу, и они расстались.
Дома Попфа встретила вдова Гарго. Она испуганно всплеснула руками.
— Доктор, на вас лица нет! Вы заболели?
Попф пожал ей руку.
— Ничего, милая госпожа Гарго, право же ничего. Просто я немножко устал… Я прилягу… Вы не беспокойтесь, я прилягу…
Он лег на диван, но заснул не скоро.
В шесть часов вечера добрейшая вдова разбудила его. Попф кое-как пообедал, госпожа Гарго ушла домой, и он снова прилег — на этот раз уже не в кабинете, а в спальне. Надо было попытаться разобраться в том, что сегодня произошло, и подумать, что же предпринять дальше.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ, в которой завершается описание событий третьего
