рукоплесканиями. Проконсул окинул взглядом роспись и спросил:
– Кто расписывал стены?
– Эрастобул и Пимий из Эфеса, проконсул, – почтительно ответил Грациан Викторий.
Агриппа задержал на несколько мгновений взгляд нелегких ножках богини и сказал:
– Хорошо!
– Прелестно! Прелестно! – подтвердили хором присутствующие, хотя большинство из них двадцать раз видели эту залу и роспись, звезды на потолке и розы в александрийских зеленоватых вазах.
– Юст! – захлопал в ладоши хозяин.
Юст, в желтой хламиде, вышитой по краям черными виноградными листьями, справляясь со списком, размещал гостей за столом. Рабы поспешно откупоривали запечатанные амфоры, в которых в морской воде были доставлены из Аквилеи только что прибывшие устрицы.
– Ну, как? Свежие? Живые? – спрашивал шепотом Грациан Викторий, нюхая вонючую воду в амфоре.
– Кажется, хорошие, – успокаивал Юст.
Ужин был обильный. После устриц, о которых были самые восторженные отзывы, и которые не понравились только Гедомару и другим германцам, имевшим высокую честь носить туники с узкой пурпурной полосой и потому приглашенных на пир, рабы подали раковые супы, рубленое мясо черепахи в шафранном соусе, яйца в гарнире, секрет которого был известен только кулинариям Грациана, налимью печенку, уток, фаршированных оливками и яблоками, соус из меда, сырых яиц, кусочков вареной рыбы и нарубленных кишок, потроха, посыпанные всякими специями, а когда внесен был на гигантском блюде вепрь, украшенный колбасами и ломтиками арбуза, к нему подали еще один соус, крепко заправленный уксусом и перцем. Потом, к концу ужина, принесли медвежатину, сыры, холодные пироги с потрохами бекасов, кампанийский виноград в плетеных корзинах, только что с повозки, затуманенный, полупрозрачный, освежающий, нежнейший, и столетнее вино в запечатанных воском узких амфорах. Но, конечно, все это растянулось не на один час, прерывалось разговорами и, в конце концов, закончилось попойкой.
Олени бежали и бежали вдоль стен, стрела летела за ними и не догоняла, а богиня легкими перстами уже вынимала из колчана другую, чтобы поразить в священном восторге редкостную дичь паннонских рощ. Рабы приносили и приносили блюда. После нескольких чаш, – первую пили за императора, вторую за проконсула, третью за Пятнадцатый легион и Цессия Лонга, четвертую за хозяина, – настроение поднялось, и беседа оживилась. Выслушав официальную и скучнейшую речь Агриппы о благодарности всего мира августу за его заботы о процветании республики (бедняга не знал, что уже летел на почтовой тележке трибун с письменным разносом за задержку Пятнадцатого легиона) и приветственные речи городского понтифика и представителей муниципальных властей, гости наконец могли отвести душу в интересных разговорах, попивая испанское винцо. Гедомар и другие префекты германского происхождения, стесняясь своего акцента и грамматических ошибок, в беседе участия не принимали и отвечали на вопросы односложными словами, но зато отдали должную дань и вепрю, и потрохам, и пирогам, и вину. Они пожирали куски мяса, обильно посыпая солью, и опрокидывали в бездонные глотки чаши за чашами, сразу, чтобы скорее опьянеть, но не пьянели и с красными рожами, сопя и икая, почтительно смотрели на Агриппу, когда тот произносил какой-нибудь тост.
Агриппа скрипучим голосом, смакуя время от времени вино, говорил:
– Каким должен быть солдат, способный к трудам Марса? Он должен быть шести локтей росту, широк в плечах, на крепких ногах. Пирожники, повара, ткачи, цирюльники – плохие солдаты. Я бы отдал предпочтение кузнецам, дровосекам и звероловам. Вот из кого выходят первоклассные воины! Но, конечно, многое можно достигнуть упражнениями. Упражняются же ежедневно фокусники и атлеты, чтобы потешать чернь в цирке! Тем более должен легионер развивать свои мускулы, умение наносить удары и совершать прыжки! И не забывайте, друзья мои, повторять солдату, что колоть лучше и выгоднее, чем рубить.
Лонг, возлежавший рядом с проконсулом, обратился к нему:
– Мне позволено будет сказать?
– Говори, говори, – важно кивнул головой Агриппа.
– А по-моему, главное, чтобы у центурионов были увесистые кулаки. Без этого ничего не выйдет.
Возлежавшие рядом рассмеялись. Тогда Корнелин, обращаясь к проконсулу через несколько человек, на лицах которых ясно можно было прочитать удивление по поводу такого нарушения субординации, не без волнения сказал:
– Кто будет оспаривать справедливость твоих слов? Легион – величайшее создание римского военного гения, и его надо беречь как зеницу ока. Где мы найдем такую стройность, такое соответствие отдельных частей, составляющих целое? Легат возглавляет его, префект заботится об укреплениях и обозах, о пшенице для людей и соломе для животных. А легионеры, сложив щиты и копья, и оставшись при одних мечах, берутся за кирки и лопаты, чтобы возвести лагерный ров. Во всем порядок и мера. Но не забудь, проконсул, что теперь все большую и большую роль играет на полях сражений конница, а следовательно, все более варваров в наших рядах, ибо римляне плохие конники. Конница же нам нужна, ибо легионы потеряли прежнюю легкость маневрирования. А посему считаю, что надо увеличить конницу, усовершенствовать машины и зажигательные стрелы, придумать какое-нибудь средство наводить ужас на варваров. Например, хорошо бы приручить молнии, уметь бы управлять громом. Я не знаю, но что-нибудь в этом роде, иначе варвары сомнут нас…
Агриппа слушал трибуна, нахмурив брови. Ему не нравился критический тон этого молодого человека. А кроме того, за столом сидели, вероятно, люди, которые могли послать кому следует описание ужина с перечислением присутствующих и с содержанием речей. Одно небо знает, что может подумать август.
– Мужи, – перебил он, вежливо улыбнувшись Корнелину и обводя взглядом собрание, – не лучше ли нам поговорить о достоинствах сего великолепного вепря, украшенного колбасами и плодами? Клянусь Геркулесом, он огромен как бык.
На краю стола, где находились Бульбий, любитель покушать квестор Руфин Флор, Виргилиан, Скрибоний и другие, речь шла о любви. Молодые люди из оффиций проконсула вспоминали своих любовниц, расхваливали их опытность в науке любви. Смуглый пальмирец Вадобан, повеса и забияка, сверкая белками глаз и зубами, рассказывал о прелестях какой-то девчонки:
– Понимаете? Похожая на опрокинутую чашу, наполняющая руку упругая грудь! Подобная знойной пустыне, жаждущей орошения! Благоуханная нераспустившаяся роза! Кармин! Не лиши нас, богиня, счастья
