– Как называются твои духи, Виргилиан?
– Посидониум. Из пестумских роз. А пахнет не розами, а вербеной.
– Ты скоро уезжаешь в Рим?
– Ноя опять вернусь, Грациана.
И ему казалось, что он, в самом деле, вернется, чтобы еще раз сидеть так с глазу на глаз, держать в своей руке ее пальчики и смотреть на нее.
– Ты обещал подарить мне свои стихи, Виргилиан.
– Я непременно сделаю это до отъезда. Попрошу отца Транквиллы переписать их, употребив для этого самый лучший пергаментный свиток, и поднесу их тебе в футляре из пурпура.
Уже школьники покидали студию, оглашая воздух радостными криками. В дом вошел Транквил и вместе с ним Дионисий. Он забрал свой свиток и каллиграфически написанную копию, вынул кошелек и, отсчитав три золотых, удалился.
– Три золотых? – захлопала в ладоши Транквилла.
– Это не такая уж большая цена за мои слепнущие глаза, – улыбнулся грамматик.
– Бедный отец, – обняла его дочь.
– А теперь, – продолжала она, – мы будем есть утку, и пирог с вареным луком, и похлебку из овощей. И ты, Виргилиан, останешься с нами.
Она убрала со стола письменные принадлежности, принесла посуду, летала из кухни в дом, как беззаботная птичка, чуть бледная от бессонной ночи, проведенной в холодном саду с Лентулом, который так заботливо укутывал ее в свой шерстяной плащ. Но в ней было столько здоровья и жизнерадостности, что их могло хватить еще на много ночей.
Виргилиан ел похлебку из овощей и смешил девиц. Ели все, сидя на скамьях, как едят в домах бедных людей. Посуда была грубая, из простой глины, купленная у местного гончара. Но поджаренная корочка пирога хрустела на зубах, а похлебка пахла пореем, и утка была великолепна. И маленький рыжий щенок путался под ногами, выпрашивая вкусные косточки.
Транквил попробовал заговорить о комментариях Порфириона, которые ему пришлось недавно переписывать для богатого владельца виноградников, о той странной книге, что принес ему для переписки Дионисий, но молодежь плохо его слушала, и он огорченно умолк. Потом речь зашла о последних событиях, а Виргилиан рассказал об александрийском погроме, о том, как горела там академия философов и погибали в пламени бесценные книги. Транквил сокрушенно качал головой.
Но вдруг на дворе раздался голос Пудентиллы, пришедшей искать свою юную госпожу.
– Прощайте, – сказала Грациана, – мне надо идти, – и с расширенными от страха глазами выпорхнула за дверь.
Транквилла многозначительно посмотрела на Виргилиана. Грамматик, ничего не замечая, сказал:
– Единственное утешение в жизни, это чтение…
Над Паннонией всходило зимнее солнце. Дубы роняли последние листы, почерневшие от утренних морозов. Над Дунаем стлался холодный туман. Лозы были в пурпуре.
В Карнунте начинался хлопотливый трудолюбивый день. В многочисленных кузницах, в которых изготовлялось оружие для дунайских легионов, ухали молоты, лязгало железо, сотни полуголых людей суетились в вулканическом свете горнов. По каменным звонким мостовым громыхали повозки с тяжелой кладью – с амфорами, с соломой, с дровами для очагов, с кирпичами. Продавцы хлеба, соленой рыбы, виноторговцы и булочники, цирюльники и продавцы овощей отпирали лавки на Декуманской улице. В легионном лагере трубили трубы. На форуме, около базилики, в которой происходили судебные заседания, собирались первые зеваки и читали на цоколе колонны, увенчанной крылатым гением, объявления о сегодняшних процессах.
Виллы и предместья далеко вылезали за городскую черту. За широкими тройными пролетами триумфальной арки Марка Аврелия с квадригой бронзовых коней большая дорога бежала через Саварию и Эмону в Аквилею, а оттуда до самого Рима.
Это был Рим в миниатюре, со своими храмами Юпитеру и Марсу, Церере и Римскому Миру, с портиками, с маленьким цирком и скромными термами, с гробницами на Саварийской дороге. Муниципальная курия напоминала сенат, но только здесь спорили не о делах войны и мира, а о том, следует ли отпустить средства на мощение новой улицы, или о выражении преданности проконсулу. Впрочем, все-таки чувствовался здесь варварский север, много было светлых глаз и волос, овечьих шкур, странных для римского уха слов и неправильных ударений.
Грациан Викторий унаследовал свое торговое дело от отца и деда. Его агенты уходили далеко за Дунай, в карпатские трущобы, закупали там огромные партии мехов и кож. Торговые склады Виктория расположены были на той же улице, где стоял дом, образуя заднюю стенку сада. На складах всем распоряжался Юст, без которого медлительный патрон был как без рук. Давно отпущенный на свободу, но не покинувший своего господина, Юст вел торговые книги, сортировал меха, кожи, янтарь, волос, шерсть, отправлял обозы в Аквилею, иногда сам пускался в путешествие, если этого требовали интересы дела, а кроме того, наблюдал за домом и рабами.
Но после недавних событий жизнь в Карнунте перестала казаться спокойной и безопасной. Викторий стал подумывать, что, пожалуй, неплохо было бы перенести торговые операции в Аквилею, а еще лучше в Рим. Правда, конкуренция там была сильнее, но смутная тревога на границе, хрупкое здоровье Грацианы, отсутствие в городе приличных женихов, а ведь надо было думать и об этом, все говорило за то, что надо покидать милый Карнунт.
На дунайской границе, в самом деле, было неспокойно, хотя недавнее нашествие варваров оказалось только разбойничьим набегом. Одна из враждующих между собою варварских орд, ища спасения от наседающих врагов, перешла через границу, не спросив разрешения у соответствующих властей. Уже бывали случаи, что небольшим группам варваров разрешалось переходить границу со своими стадами, женами, повозками, со всем скарбом. Их селили где-нибудь в пустеющей фракийской провинции, с обязательством некоторое количество людей послать в ближайшую вспомогательную часть. Торговые агенты Виктория, которые не хуже легионных лазутчиков знали о положении вещей по ту сторону реки,
