Дионисий, всю свою жизнь возившийся с вонючими кожами и с запутанными торговыми счетами, находил утешение от всех земных неприятностей в философии. Его частые путешествия по торговым делам давали ему возможность знакомиться с интересными людьми, находить редкие книги и оставляли много времени для размышлений. Очутившись за столом рядом с Руфином Флором, он был рад, что есть с кем поговорить о тонкостях александрийской школы. Квестор, доедая кусок вепря, обсасывая пальцы от жира, подставляя чашу рабу, с наслаждением слушал этого сладчайшего человека. Ковыряя в зубах зубочисткой, он сказал:
– Как ты хорошо это выразил. Поистине, земная красота женских глаз – только отражение небес…
Некоторые уже упились вином, покинули свои места за столом и удалились в уборные. Виргилиан пересел поближе к Дионисию, чтобы лучше его слышать, но пока он менял место, Дионисий заговорил уже о другом, и Виргилиан опоздал к началу разговора.
– Приходилось ли тебе читать эту книгу Валентина? – услышал он слова Дионисия.
– О чем это?
– О системе эонов.
– Нет, не приходилось, – ответил квестор с таким видом, точно жалея, что не попробовал неведомого блюда.
– Замечательная книга! Отправляясь в далекое путешествие, в Паннонию, я взял ее с собою, чтобы сокращать на остановках время чтением, и так увлекся, что иногда посвящал чтению всю ночь… Я дам тебе ее почитать, если тебе угодно.
– Благодарю тебя. Сюда с таким запозданием доходят книги. Я даже хотел бы переписать ее, если ты позволишь. Я знаю здесь отличного каллиграфа…
Но в это время Агриппа позвонил ножом о чашу, требуя молчания. Когда воцарилась тишина, он поднял чашу и возгласил:
– За возлюбленного и благочестивого нашего августа Антонина, германского и великого…
После сего он удалился в сопровождении приставленных к немулиц, а вслед за ним покинули залу и другие. Виргилиан, поднимаясь с ложа, слышал, как человек с пронзительными глазами, тот самый, что говорил с Агриппой о значении конницы на поле сражений, презрительно скривил губы:
– Какие болтуны! Жрут и занимаются словоблудием…
Не зная, как убить долгий день в этом мирном и тихом городке, Виргилиан направился к Транквилу поговорить о книгах, а в глубине души надеясь опять увидеть там Грациану, которая часто забегала к подруге, дочери грамматика, благо дома их стояли почти рядом.
Дом Транквила находился посреди дворика, поросшего травой, с дикими розами, вьющимися по каменной ограде. Слева стояло помещение, вроде тех, в каких маляры хранят свои инструменты и известь, где Транквил занимался с учениками, научая их чтению великих римских поэтов – Виргилия и Овидия Назона. Но в данный момент дело, очевидно, касалось математики. До Виргилиана донеслось:
– Клавдий, ты получишь десять ударов линейкой по рукам, если не будешь сидеть благопристойно! Пиши! Имеем участок земли в сто локтей длины и в пятьдесят ширины, на котором надо насадить плодовые деревья так, чтобы между ними было пять локтей расстояния между рядами. Написал? Спрашивается, сколько…
Не дослушав, сколько надо деревьев, чтобы засадить участок, Виргилиан прошел в дом, дверь которого не была заперта ни днем, ни ночью. В доме было чисто и бедно. Простой деревянный стол, несколько скамеек, на стене мраморный бюст Гомера, великого слепца. На столе лежали какие-то свитки и принадлежности для письма, чернильница, заостренные тростинки, папирус, пемза для полировки пергамента. Он взял на столе один из свитков и развернул его. С первых же строк он догадался, что держит в руках ту самую книгу, о которой говорил во время пира у Виктория Дионисий, доверенный Мезы. Он медленно разворачивал свиток, читал и ничего не понимал. Книга была христианского содержания, речь шла о какой-то горе, на которой Христос открывал своим ученикам тайны небес. Иногда в христианский туман врывались знакомые понятия, замечания о планетах, о Меркурии или Марсе, магические формулы, описания огненных подземных рек, египетских богов с головами животных, много других странных вещей. Разворачивая свиток, очевидно, только переписанный Транквилом, потому что он еще пахнул свежими чернилами, он читал, высоко поднимая брови от недоумения.
«Случилось так, что после того, как распят был Спаситель наш Иисус, восстал Он в третий день из мертвых и в течение одиннадцати лет оставался с учениками своими, объясняя им тайны небес. И вот собрались вокруг Него ученики и умоляли Его, говоря: сжалься над нами, Спаситель наш, ибо мы оставили отцов и матерей и даже весь мир, и последовали за Тобою. Тогда Иисус вознесся с ними на Масляничную гору, что находится в Небесном Иерусалиме, посреди эфирного мирового океана… И вскричал Иисус, обращаясь ко всем четырем странам света, вместе с учениками своими, одетыми в льняные одежды: Йао! Йао! И толкование сего есть йота, потому что Плэрома вышла. Альфа, потому что они возвратились во внутрь. Омега, потому что сие есть конец всех концов…»
Виргилиан обернулся, так как ему показалось, что кто-то стоит позади него. Он едва удержался от крика, увидев, что за ним стоит Дионисий, бесшумно вошедший в дом. Огромные стекловидные глаза на бритом лице, улыбка на тонких губах, большая голова, коротко остриженная, с оттопыренными ушами, на хилом и длинном теле.
– Как ты напугал меня, – рассмеялся Виргилиан.
– Прости, что причинил тебе беспокойство, – склонил Дионисий голову на худой шее, как странный и безобразный цветок на тонком стебле.
– Я как раз просматривал книгу, о которой ты говорил квестору Руфину Флору. Но, откровенно говоря, я ничего не понимаю, – опять засмеялся Виргилиан.
Оглядев еще раз поэта и, видимо, убедившись, что Виргилиан не из тех, кого надо опасаться, когда дело идет о таких книгах, Дионисий все с той же улыбочкой сказал:
– Книга замечательная.
– К сожалению, я ничего не понимаю.
– Это не так просто. Надо быть знакомым с христианскими верованиями. Валентин построил в ней ни на
