прочитать о христианах, что ему говорил в Александрии Аммоний. И ему было приятно, что он опять увидит учителя, услышит его голос. Мысль о предстоящем путешествии наполняла его радостью.
– Послушай меня, Делия, – говорил Виргилиан, – я не из тех, кто предполагает, что на христианских агапах люди предаются разврату. Но как я могу считать истиной бредни вроде того, что один какой-то почтенный иудей провел в чреве кита три дня и три ночи и не был переварен огромной рыбой? Или вера христиан в воскресение. Как возможно восстановить из праха и гниения тело человека? Кажется, у Цельса я читал такой пример. Предположим, человек потерпел кораблекрушение. Его пожрали мурены. Рыбаки изловили мурен и съели их с солью и перцем. Но во время другой бури погибли сами, и трупы их были обглоданы собаками на берегу. Что же сталось с телом утонувшего? Как он может воскреснуть? И если Бог ваш, как утверждают христиане, пришел помочь людям и спасти их, то почему же он раньше позволял им жить в гнусных преступлениях, в темноте, в неведении своего спасения? Это же нелогично. Как может восстановиться тело, как может оно восстать в прежней своей красоте из желудка дикого зверя, из погребальной урны? Нет, Делия, в этом есть что-то нелепое.
– Я не знаю, я не умею тебе объяснить. Но это не самое главное. Наверное, в каких-нибудь книгах все это объяснено. И потом, разве не бывает чудес? Бог может их творить, если он этого захочет. Но не это… Когда я думаю, что Бог послал на землю своего единственного сына и Христос родился от Девы, лежал в яслях, в соломе, в пещере, и над Ним склоняли свои морды волы и ослы, у меня сжимается сердце от жалости. Это надо почувствовать, Виргилиан. Это выше всякой мудрости. Это как небо и земля.
– Скажи, Делия, – добродушно издевался Виргилиан, – а восставшие из гробов будут с волосами или останутся лысыми?
Делия не выдерживала и фыркала.
– Не говори глупых слов, милый. Я не знаю. Но если бы ты слышал или прочел о том, как Он жил в Галилее, среди бедных рыбаков и несчастных прокаженных, говорил о любви к людям, даже к врагам, ты бы не смеялся над Ним. И как Он жил! Ему негде было приклонить голову, а ведь и птицы имеют свои гнезда, и лисы прячутся в норы. А когда пришли Его крестные муки, и Он висел, брошенный всеми, на кресте, земля трепетала от ужаса. Только мать стояла в отдалений и плакала… Это так невыразимо больно, так больно…
– Но почему же Он, если Он действительно сын Бога, не покарал распявших Его? Этого проконсула, как его имя?..
– Понтия Пилата?
– Кажется, так.
Делия закрыла лицо руками и прошептала в темноте:
– Распятого за нас при Понтии Пилате…
Было что-то страшное в этом шепоте. Виргилиан не осмеливался продолжать разговор. Только потом, когда Делия вздохнула и снова прижалась к нему, он сказал:
– Но если это так, ты губишь свою христианскую душу, разделяя со мной ложе.
– Ах, я ничего не знаю! Что я могу сказать? Неужели мне не позволено тебя любить? Я помню день причастия. Мы держали в руках зажженные свечи, и все были в праздничных одеждах, и епископ говорил со слезами на глазах о том, что надо любить друг друга. Может быть, он говорил о другой любви, я не знаю…
– Да ведь вы верите, что… как это… вино претворяется в кровь Распятого, а хлеб, самый обыкновенный пшеничный хлеб, в Его тело? Ты присутствовала на этих мистериях?
Делия ничего не ответила. Виргилиан почувствовал, что по ее лицу текут слезы. Он потрогал ее щеки, они были влажны.
– Ты плачешь, Делия?
– Ничего, это пройдет. Я вспомнила детство. Неужели оно ушло безвозвратно? И эта детская радость? С тех пор, как я убежала от своих…
– Ты никогда мне не рассказывала об этом, Делия.
– Что же мне рассказать? Они запрещали мне танцевать…
– Кто – они?
– Мать, пресвитер.[40] Я убегала куда-нибудь в сад или в пустой сарай и там кружилась, кружилась, пока не падала на пол. Однажды меня поймала мать и побила. Но я все-таки убегала танцевать, бегала даже на улицу Жатвы, где иногда плясали уличные плясуньи, а один раз я упросила знакомую женщину взять меня в театр, где бродячие мимы давали представление. Когда я увидела на сцене богов и богинь, и нимф, полуголых, танцующих под звуки музыки, я решила, что непременно буду танцовщицей. Мне удалось пробраться к патрону труппы. Я сказала ему, что хочу у них танцевать. Мне сделали испытание. Я протанцевала перед ним кордакс и другие танцы, и меня похвалили. Потом в одну темную ночь я покинула навеки родительский дом и вместе с мимами отправилась на корабле в Лаодикию, а оттуда в Пальмиру. Там я сделалась женою патрона. Но Евтропия выгнали из города за какое- то темное дело, и мы отправились в Ахайю. А в Фессалониках он умер от чумы, мой муж Евтропий, и я уже одна пробралась в Рим, где, как я слышала, можно зарабатывать танцами большие деньги. Я поселилась в Риме на улице Тритона, в гостинице иудея Симона, и там меня нашел Аквилин. Он случайно забрел в кабачок, где я танцевала перед чернью, и увел меня к себе, поселил в своем доме, подарил мне много разных дорогих вещей и одежд. Но мне были противны его немощные ласки, и тут я встретила тебя на пиру у Цецилия. Помнишь?
– Делия, скажи, ты многих любила?
– Ах, мне кажется, что я никого не любила, кроме тебя. Я убегала от мужчин, хитрила. Мне не надо было… этого. Я была глупая девчонка, я думала, что моих танцев довольно для них, но они хватали меня, целовали, и я потом плакала где-нибудь в углу. Как мне было противно иногда! Но лучше об этом не говорить. Не надо вспоминать об этом. Поедем, милый, в Александрию. Мне хочется хоть издали посмотреть на мать и на отца. Мать пойдет на рынок покупать на ужин рыбу, а я буду стоять за углом и смотреть на нее сквозь слезы. Она, наверное, думает, что я умерла… Они живут бедно. Отец служит на папирусной фабрике, зарабатывает гроши. Кое-как они перебиваются. А я ничем не могу им помочь.
Посетившая столько морей и гаваней, «Фортуна Кальпурния» еще раз уходила в далекое путешествие. Приближалось время, когда навигация должна была прекратиться по причине бурь осеннего равноденствия,
