После сна воздух леденил. Кутаясь в хламиду, магистр отогнал остатки сонных видений, стал шептать молитву. Так он начинал каждый свой день; совершенно изнуренный дорогой, он не забывал ни о чем. А я отвык молиться. Раскрыв рот, я смотрел на бревенчатый город. Утренние дымы поднимались над стрехами его домов. Вдруг растворились городские ворота, и толпы людей выбежали к нам навстречу.
Ладьи с разбега приставали к берегу, и воины, по колени в воде, вытаскивали их на песок. Все весело перекликались по поводу счастливого возвращения. Воины бросали на землю из ладей охапки добычи, оружие. Тысячи женщин сбегали с горы с радостными воплями. Они были в белых рубахах, расшитых вокруг шеи красными и синими узорами. На шеях у них висели ожерелья из серебряных монет или красные и зеленые бусы. Мужья, братья, сыны протягивали им навстречу огромные руки, обагренные кровью христиан.
Не всем суждено было вернуться домой. Старуха плакала, обняв руками голову. Должно быть, сын ее не вернулся. Молодая женщина с необыкновенно нежным и румяным лицом заламывала руки, билась в рыданьях на земле, а седоусый воин, нахмурив брови, держал перед нею меч убитого мужа, его секиру, обшитую мехом шапку, обувь. Дети кричали, глядя на мать, размазывая кулачонками слезы. Другая женщина прижимала к своей красивой груди высокого воина, а тот смеялся и держал в руках ее обезумевшую от счастья, растрепанную голову. Еще одна царапала лицо ногтями, срывала ожерелья.
Ей было легче, чем мне. Она хоть могла царапать лицо, плакать, биться о землю. Я принужден был таиться. Самбат предвещал мне вечную разлуку. Зачем посетила меня неразделенная любовь! Магистр приблизился и сказал, едва сдерживая слезы:
– Улетает от нас наша голубка навеки!
Самбат, представившийся нашему зрению в такой красоте, при ближайшем знакомстве оказался обыкновенным варварским городом, зловонным и неустроенным, как все города, не знающие римской канализации, акведуков и геометрической распланировки. На холмистых улицах этого города бревенчатые дома построены в беспорядке и без всякого плана. Только немногие из них имеют дымоходы. В других, когда женщины топят очаги, дым выходил наружу сквозь щели в крышах, превращая хижины в некое подобие огромных деревянных кадильниц. Тут же, в бревенчатых пристройках или за плетеной загородкой, помещаются домашние животные. На заре пастухи играют на свирелях, собирают скот и выгоняют коров, овец и баранов за городские ворота. В этом городе хозяйки выливают нечистоты около своих жилищ, а прохожий, где придется, отдает дань природе. Впрочем, дожди и ветры в какой-то степени очищают город от зловония.
Посреди Самбата находится обширная площадь. На ней происходят народные собрания и в определенные дни производится торговля. К площади примыкает дворец князя Владимира, весь в прихотливой резьбе, с витыми колонками галерей. Своими узорами он напоминает искусные книжные украшения в рукописях. Недалеко от этого дворца и стояли на холме кумиры.
Я видел на острове Хортице священное дерево идолопоклонников. В листве огромного дуба гнездились птицы, наполняли воздух пением и шумом крыльев. Язычники считали, что в этом шуме обитает Божество. Как неразумные дети, они искали Его присутствия в таинственных рощах, в тишине леса, там, где струятся целебные источники. Им казалось, что голос Бога устрашает их в громе и молниях бури. Они всюду искали Его и не находили. Владимир поставил на городском холме кумиров, но эти чудовища не дали успокоения его сердцу. Как слепец, он искал истинного Бога. У него была смутная потребность поставить во главе мира некую силу, которая дала бы оправдание земной жизни в чем-нибудь более высоком, чем ежедневное прозябание. О существовании Творца мира до его ушей долетали только намеки. Потом он узнал от христиан о Боге, сошедшем на землю ради спасения людей. До его ушей доходили рассказы о величии литургии в св. Софии.
Вокруг холма, на котором были воздвигнуты идолы, торчали на высоких шестах побелевшие от дождей лошадиные головы. Огромный плоский камень изображал жертвенник, на котором жрец убивал животных. Некоторые части жертвенного мяса сжигались, другие раздавались бедным. Лучшее жрец брал для своего стола, а кости выбрасывал. Ночью приходили собаки и доедали остатки жертвы.
Выше всех идолов был Перун, славянский бог грома, русский Юпитер. На огромном деревянном туловище была поставлена отлитая из серебра голова с золотыми усами. Круглые глаза бога смотрели с дьявольской злобой. В грубо высеченных руках он сжимал пучок молний, ложный громовержец. Мы пришли посмотреть на него, плевались от омерзения, а он был бессилен наказать нас, жалкий истукан, сделанный руками и невежеством человека.
Среди идолов мы увидели также, к великому нашему удивлению, статую Аполлона. Отлитая из бронзы, позеленевшая от гиперборейского климата, она вызвала восхищение Димитрия Ангела. Олимпийский бог держал в руках лиру, нагой, древний, весь в помете диких голубей. Холм, на котором стояли идолы, назывался его именем. Ведь «Ликофрос», поражающий волков – один из титулов олимпийца. Каким образом попал он в скифские пределы, объяснить мне никто не мог. Но напрасно искал он убежища в таком отдалении. И здесь настигла его карающая десница.
– Какие божественные формы! Какие пропорции! – восхищался Димитрий Ангел, не очень твердый в делах церкви.
Но магистр Леонтий, суровый во всем, что касалось христианского взгляда на жизнь, бормотал:
– Спасение души важнее, чем пропорции человеческого тела...
Судьба сделала меня свидетелем многих необыкновенных событий. Но, может быть, самым важным событием мировой хроники, при котором я присутствовал, было низвержение этих идолов и крещение целого народа.
Огромные толпы руссов собирались перед дворцом. То, что предпринял Владимир, казалось варварам чудовищным и непонятным. Но Владимир настаивал, убеждал, приводил наивные доводы. Три тысячи воинов, почти все христиане, готовы были оружием поддержать силу его красноречия, и я своими глазами увидел, как в одно солнечное утро, когда ангелы ликовали на небесах, языческий Борисфен стал новым Иорданом, превратившись в огромную купель христианства.
На заре Самбат наполнился женским плачем. От нас скрывали, что происходит в городе, но мы узнали, что были столкновения между язычниками, упорствующими в идолопоклонстве, и христианскими воинами Владимира. Ради безопасности мы находились во дворце князя: язычники могли в раздражении поднять на нас руку. Улицы были полны народу. Я слышал со всех сторон взволнованные говоры:
– Проклятые греки! Околдовали нашего князя!
– Не отдадим на поругание Перуна, светлого бога!
А какой-то человек в рубахе до колен говорил:
– Нам все равно, Перун или Илия. Был бы хлеб в житницах.
