лили в горло расплавленное олово за святотатство, а потом отрубили головы. Однако, вместо того чтобы возвратить чашу по принадлежности, судья утаил ее. Когда однажды он вез эту вещь в свой загородный дом, на него напали разбойники, изранили его, а чашу отняли и продали ее за гроши в Амастриду, какому-то скупщику краденого. Там ее приобрел богатый человек, истративший на покупку значительную часть своего состояния, чтобы пожертвовать сосуд в монастырь святого Саввы в Иерусалиме, с условием, что монахи будут молиться о спасении его души. Но это еще не все. Преданный раб, посланный туда с сокровищем, соблазнился красотою вещи и бежал с нею в армянские пределы. Там он закопал чашу в укромном месте в землю, опасаясь, что люди будут допытываться у него, откуда он взял такую драгоценность. Но конец своей жизни он провел как праведник. Когда и для него наступил последний час, он послал за мною, так как мы часто проводили вместе время за душеспасительными беседами, и открыл мне свою тайну со словами: «Пойди в город Каффу и займись там своим ремеслом. Вскоре к тебе явятся благородные воины из полуночной страны. Продай им сосуд, который ты откопаешь по моим указаниям, за тысячу сребреников». Сказав так, он умер. Я пошел в дикое место, где водятся львы, нашел в земле чашу и переселился в этот город. Видите, несмотря на продолжительное лежание в земле, она не утратила своего первоначального блеска, что говорит о чистоте металла, без всякой примеси…
Воины слушали развесив уши. Наконец Фома, почесав затылок, с некоторым сомнением спросил:
– Но не слишком ли высокую цену назначил за сосуд этот праведный человек?
– Он точно знал, сколько стоит священная чаша. И разве не удивительно, что старец провидел все перед своей смертью? Такие вещи случаются не каждый день на земле.
– Все это достойно удивления, – согласился Фома, – но не перепутал ли ты чего-нибудь? Наверное, он назначил цену в пятьсот сребреников.
Начался торг. Воевода обратился к своим спутникам за помощью, однако они оказались плохими советниками в таком деле. Злат не знал цены ни золоту, ни серебру. Когда его награждали князья или бояре за песни, он тут же щедро раздавал пенязи всем, кто протягивал руку, расходовал вознаграждение на вино, покупал оружие или рубаху с серебряным оплечьем. Однако повесть о том, как чаша чудесным образом переходила из рук в руки, чтобы в конце концов очутиться в Каффе и попасть им в руки, взволновала его. Это сокровище действительно было связано с великой тайной. Подобная вещь не имеет цены.
После продолжительного торга потир был приобретен вместе с другими серебряными сосудами, найденными в лавке медника. Правда, они во многом уступали чаше с евангелистами, тем не менее все это представляло собою полновесное серебро. Фома бережно завернул потир в тряпицу, а Злат и отроки положили другие сосуды в мешок, довольные, что под плащами у них висели мечи, на тот случай, если бы злые люди попытались в одной из этих подозрительных улиц завладеть таким богатством. Все обошлось вполне благополучно, проводник доставил их на пристань, получил изрядную мзду, которую он потребовал за услугу, так как, по его словам, русские никогда бы не купили такую чашу без его помощи, и обещал на другой день сводить Фому на невольничий рынок. Но там была тишина и безлюдие. Торговцы рабами жаловались, что нет войны и им нечем торговать, и этот застой вызывал у них уныние.
Теперь уже ничто не мешало возвращению на Русь. Однако, когда стали считать гребцов, двух из них не оказалось. Фома остался еще на один день. Воины как сквозь землю провалились. Озабоченный воевода смотрел на Илью. Старый дружинник отвечал:
– Кто знает? Может, бежали воины в поисках лучшей участи или их убили в ссоре за какую-нибудь блудницу?
На третий день Фома велел поставить в гнездо мачту, закрепить ее и готовиться к отплытию. В тот вечер на пристань явилась какая-то сгорбленная старуха в черном дырявом покрывале, босая, с седыми космами. Она стояла в отдалении и жалостливо смотрела на горделивый русский корабль, приплывший из полуночной страны.
В это время мимо проходил Злат вместе с другим отроком, возвращаясь из города, где приобрели на остатки денег по куску серского шелка и по амфоре вина, а кроме того, набили карманы штанов греческими орехами. Отроки переговаривались между собою, и, услышав русскую речь, старая женщина уцепилась за рукав Злата и спросила, шамкая беззубым ртом:
– Не воины ли вы с русской ладьи?
– И ты говоришь по-нашему! – удивился гусляр. – Да, мы с Руси.
– С Руси…
Второй отрок равнодушно оглядел убогую и пошел дальше – мало ли старух на свете, – а Злат остановился. Ему стало жаль нищенку. Он вынул из кармана горсть орехов, потому что у него уже не осталось ни одного сребреника.
Старуха покачала головой:
– Не надо мне.
– Что же тебе нужно от меня? – спросил Злат. Почувствовав в его голосе жалость, она опять уцепилась за его руку.
– Откуда ты, отрок?
– Из Переяславля Русского, что стоит на Трубеже.
– И я в той стороне родилась.
– Значит, ты полонянка?
– Не по своей воле пришла сюда.
– Половцы увели?
– Одних убили, других увели. Злат горестно вспомнил:
– Много горя было тогда на Руси.
– Земля кровью и слезами поливалась.
– И муж у тебя был, и детей родила?
Старуха поникла головой, судорожно перебирая костлявыми пальцами край покрывала.
