с территорий оккупированных стран, со счетов вермахта и министерства финансов были похищены сотни миллионов. А потом эту громадную сумму еще размещали в Швейцарии, – объяснил Кесслер.
Что-то смутило Холкрофта в словах Кесслера, но он не мог определить причину беспокойства.
– Какой им толк от всего этого? – недоумевал он. – Денег им все равно не получить. Все, что в их силах, – это на многие годы завалить работой суды. Где тут выгода?
– Вы не понимаете нацистских ультра. Никто из вас никогда их не понимал. Для наци важен не только собственный успех. В равной степени они заинтересованы в чужом провале. Деструктивность – неотъемлемая черта нациста.
За портьерой внезапно возникла шумная возня. Кто-то упал, что-то с треском обрушилось, раздались крики; перекрывая общий гвалт, завизжала какая-то женщина.
Полог дернулся в сторону, и в открывшемся проеме вдруг возник силуэт какого-то мужчины. Он бросился было вперед, но неожиданно повалился кулем на стол, тараща выпученные глаза. Изо рта и горла незнакомца хлестала кровь, лицо корчилось от боли, а тело билось в конвульсиях. Скребя пальцами по столу, он попытался вцепиться в край столешницы и, хватая ртом воздух, прошептал:
– «Вольфшанце»… Солдаты «Вольфшанце»…
Подняв голову, он хотел что-то крикнуть, но дыхание его оборвалось, и он со стуком уронил голову на стол. Незнакомец в черной кожаной куртке был мертв.
Глава 26
Следующие несколько мгновений были для Ноэля столь же непонятными, сколь и суматошными. Пивную заполнили громкие крики и визг, в зале поднялась паника. Истекающее кровью тело сползло со стола и распласталось на полу.
– Руди!
– Господин Кесслер! Следуйте за мной!
– Быстро! – рявкнул профессор.
– Что?
– Сюда, друг мой! Вас не должны здесь видеть.
– Но это же он!
– Молчите, Ноэль. И держитесь, пожалуйста, за мою руку.
– Что?.. Где?..
– Ваш кейс! Бумаги!
Холкрофт сгреб документы и сунул их в портфель. В следующую секунду он обнаружил, что его втолкнули в круг глазеющих на него зевак. Ноэль не соображал, куда его ведут, но понимал, что они уходят прочь от трупа, и этого для него было достаточно. Он слепо следовал за другими.
Кесслер вел его сквозь толпу. Впереди Кесслера управляющий теснил публику, расчищая дорогу к запертой двери слева под лестницей. Он вытащил из кармана ключ, открыл дверь, быстро затолкал их внутрь, вошел сам, захлопнул дверь и повернулся к Кесслеру:
– Не знаю, что и сказать, джентльмены! Это ужасно. Пьяная свара.
– Не переживай, Руди. И спасибо тебе, – ответил Кесслер.
– Натюрлих. Люди вашего ранга не могут быть замешаны в таких делах.
– Ты очень добр. Есть здесь дверь на улицу?
– Да, над нами. Мой личный служебный вход.
Дверь вела в аллею.
– Сюда, – показал Кесслер в сторону улицы. – Там припаркован мой автомобиль.
Они быстро пересекли аллею, вышли на Курфюрстендамм и повернули налево. Справа, у входа в пивную, собралась возбужденная толпа, а чуть подальше Ноэль разглядел спешащего к месту происшествия полицейского.
– Быстро! – приказал Кесслер и, едва они нырнули в шикарный «Мерседес», завел двигатель; не прогрев его, сразу включил передачу, и машина понеслась на запад.
– Тот человек… в куртке… это он за мной шпионил… – произнес Холкрофт шепотом.
– Я догадался, – ответил Кесслер. – Он-таки нашел дорогу назад.
–
– Вы не убили его, если только вы это имеете в виду.
Холкрофт обалдело уставился на Кесслера:
– Что?!
– Вы не убили того человека, – повторил Кесслер.
– Но я выстрелил! Я в него попал!
– Я и не сомневаюсь. Просто пуля не убила его.
–
– Очевидно, вы не обратили внимания на его горло. Парня задушили гарротой.
– Болдуин… в Нью-Йорке… – ужаснулся Ноэль.
– «Вольфшанце» в Берлине, – ответил Кесслер. – Убийство вашего шпика было рассчитано вплоть до секунды. Кто-то из посетителей подвел его буквально к самой портьере и под шумок толпы придушил проволокой.
– О господи! Тогда убийца, кем бы он ни был… – Ноэль не смог завершить фразу. Его затошнило от страха.
– … кем бы он ни был, – договорил за него Кесслер, – он теперь знает, что я – часть Женевы. Вот вам и ответ, ибо выбора у меня не осталось. Я с вами.
– Простите меня, – покаянно произнес Холкрофт. – Я не хотел ставить вас в безвыходное положение.
– Знаю и ценю это. Однако я буду вынужден настаивать на одном условии.
– На каком?
– Мой брат Ганс – он живет в Мюнхене – тоже должен войти в дело.
Ноэль воскресил в памяти слова Манфреди: никаких ограничений на сей счет не было. Единственная оговорка гласила, что каждое из трех семейств обладает только одним голосом.
– Что ж, если он захочет, то никаких препятствий нет.
– Он захочет. Мы с ним очень близки. Брат вам понравится. Он – прекрасный доктор.
– Я бы сказал, что вы оба – прекрасные доктора.
– Только Ганс лечит, а я по большей части разъясняю… Да еще еду, куда глаза глядят. Я хотел пригласить вас к себе, но при нынешних обстоятельствах этого, пожалуй, делать не стоит.
– Да, я слишком много всего натворил. Но вам, кстати, необходимо как можно быстрее вернуться домой.
– Почему?
– Если нам повезет и никто не сообщит о вас в полицию, тогда, конечно, это не имеет никакого значения. Но ежели официант – или кто-нибудь из ваших знакомых – скажет, что видел вас в пивной, и к вам нагрянет полиция, то вы сможете ответить, что как раз выходили из пивной, когда началась заваруха.
Кесслер покачал головой.
– Мне бы это никогда в голову не пришло. Слишком уж я инертный по натуре.
– Три недели назад я бы тоже об этом не подумал. Высадите меня возле стоянки такси. Я заеду в отель за чемоданом.
– Что за ерунда? Я вас сам довезу.
– Нас не должны видеть вместе. Это чревато осложнениями.
– Надо мне поучиться у вас. Когда же мы увидимся в таком случае?
– Я позвоню вам из Парижа. Завтра или послезавтра я встречаюсь там с фон Тибольтом, а затем мы все втроем должны ехать в Женеву. Времени у нас в обрез.
– А тот человек из Нью-Йорка? Майлз? – спросил Кесслер.
– Об этом позже. Объясню при следующей встрече. Смотрите, вон такси на углу.
– Что вы сейчас будете делать? Боюсь, самолетов сегодня уже нет.
– Переночую в аэропорту. Не хочется торчать одному в номере.
