– Местная. Из Галифакса. В прошлом школьная учительница. Такая суровая старуха. Я хочу сказать, что испытываю большую неловкость перед леди: она ведь только что потеряла мужа, и похороны, как предполагалось, должны были состояться завтра. Мы были вынуждены просить ее отложить их. К тому же приехали родственники из Ньюфаундленда. Когда мы упомянули о вскрытии трупа, она, мягко выражаясь, не пришла в восторг. – Он взглянул на Анну и снова уставился на дорогу. – Поскольку уже поздно, думаю, что лучше всего будет, если вы сейчас устроитесь в гостинице, а завтра рано поутру мы могли бы взяться за дело. Патологоанатомы готовы встретиться с нами в семь часов.
Анна почувствовала острый, почти болезненный приступ разочарования. Ей хотелось приступить к работе прямо сейчас.
– Заманчиво звучит, – ответила она и снова умолкла. Было приятно иметь помощником такого офицера, который, похоже, нисколько не чувствовал себя обиженным появлением эмиссара американского правительства. Арсено держался настолько дружественно, насколько это вообще можно было себе представить. Может быть, даже слишком дружественно.
– А вот и ваша гостиница. Ведь ваше правительство не любит слишком уж щедро разбрасывать доллары, точно?
Гостиница оказалась непривлекательным викторианским зданием на Баррингтон-стрит, большим деревянным домом с выкрашенными в белый цвет стенами и зелеными наличниками. Впрочем, белая краска от времени превратилась в грязно-серую.
– Эй, знаете что, позвольте мне пригласить вас на обед, если у вас нет других планов. Можно отправиться в «Клиппер кэй», если вам нравятся дары моря. А можно послушать джаз в «Миддл дек»… – Он остановил автомобиль возле тротуара.
– Благодарю вас, но у меня сегодня был очень утомительный день, – ответила Анна.
Он пожал плечами; было видно, что ответ сильно разочаровал его.
В гостинице чувствовался слабый запах плесени, словно под полом царила никогда не высыхающая сырость. Ей выписали старомодный счет в двух экземплярах через копирку и вручили медный ключ; она приготовилась было сказать толстому парню, сидевшему за конторкой, что сама отнесет свой чемодан в номер, но никто и не подумал предложить ей помощь. В оклеенной цветастыми обоями комнате на втором этаже точно так же пахло сыростью. Все здесь казалось старым и обшарпанным, хотя и не до возмутительной степени. Она повесила одежду в гардероб и переоделась в серый спортивный костюм. Хорошая пробежка должна взбодрить ее, решила она.
Она пробежала трусцой по Гранд-парад, площади, в которую упиралась на западе Баррингтон-стрит, затем свернула на Джордж-стрит к звездообразной крепости, именовавшейся просто Цитадель. Запыхавшись, она остановилась возле газетного киоска, купила карту города и нашла нужный ей адрес; это оказалось не так уж далеко от того места, где она сейчас находилась. Она вполне могла бы заглянуть туда во время пробежки.
Дом Роберта Мэйлхота казался с виду удобным, хотя ничем особым не выделялся: двухэтажная постройка с остроконечной крышей, обшитая посеревшей от времени вагонкой, спрятавшаяся на заросшем деревьями клочке земли, отгороженном сетчатым забором.
Сквозь тюлевую занавеску в выходивших в сторону улицы окнах был хорошо виден мерцающий голубой свет телевизора. Вероятно, вдова смотрела передачу. Анна на несколько секунд остановилась на противоположной стороне улицы и внимательно оглядела дом.
Она решила перейти через узкую улицу и взглянуть на все поближе. Она хотела увидеть, действительно ли это была вдова, и если да, то как она ведет себя. Можно ли заключить по ее облику, что она пребывает в трауре, или нет? Далеко не всегда удавалось отгадать такие вещи, просто наблюдая исподтишка, но никогда нельзя предсказать заранее, что принесет успех. И если Анна укроется в тени около дома, то соседи, какими бы подозрительными они ни были, наверняка не заметят ее.
Улица была совершенно пуста, хотя в одном из домов играла музыка, из другого доносилась болтовня телеведущего, а вдалеке слышался рев туманной сирены на маяке. Анна сошла на мостовую и направилась к дому…
Внезапно, словно из ниоткуда, возникла пара ярких автомобильных фар. Их свет ослепил ее; автомобиль, рыча мотором, несся к ней, и огненные круги становились все больше и ярче. Громко вскрикнув, Анна метнулась к тротуару, ничего не видя перед собой, отчаянно пытаясь убраться с пути обезумевшего неуправляемого автомобиля. Должно быть, он медленно катился вдоль по улице с выключенными фарами – чуть слышный гул двигателя полностью заглушался фоном уличного шума, – пока не оказался совсем рядом с ней, а тогда внезапно включил фары.
И теперь он несся прямо на нее! Тут нельзя было ошибиться: все это не было ошибкой или случайностью, автомобиль не тормозил и даже не ехал прямо вдоль дороги, как этого можно было ожидать от слишком сильно разогнавшейся машины. Нет, он повернул к краю дороги, к тротуару и направлялся точно к ней. Анна узнала плоскую хромированную радиаторную решетку «Линкольна Таункар», его сглаженные прямоугольные фары, придававшие машине хищное выражение и делавшие капот машины похожим на голову акулы.
Колеса автомобиля визжали, двигатель ревел на полном газу, и автомобиль-маньяк неотвратимо приближался к ней.
Скосив глаза, она увидела, что машина яростно мчится на нее, слепя фарами, и что их разделяет каких-нибудь десять-двадцать футов. Перепуганная, сознавая, что через долю секунды она может погибнуть, Анна с громким криком прыгнула в живую изгородь, которая окружала участок, примыкавший к дому вдовы. Жесткие колючие ветки вцепились в ее спортивные брюки, и она, несколько раз перекувыркнувшись через голову, покатилась по маленькой лужайке.
Она услышала треск ломавшихся о корпус автомобиля кустов живой изгороди и громкий визг шин. Подняв голову, она успела заметить, что автомобиль, взметнув колесами фонтан влажной земли, вывернул на проезжую часть и понесся дальше по узкой темной улице, а потом его огни исчезли так же внезапно, как появились.
Автомобиль исчез.
Что же, черт возьми, что это значило?
Автомобиль двигался прямо на нее с совершенно явной целью: задавить.
А затем… затем он совершенно необъяснимо исчез!
Она заметила, что в окнах домов по обеим сторонам улицы показалось несколько лиц; поняв, что она видит их, любопытствующие поспешно закрыли шторы.
Если автомобиль по какой бы то ни было причине направлялся на нее, чтобы убить, то почему же тот, кто сидел за рулем, не довел дело до конца?
Это было совершенно – просто невыносимо – нелогично.
Анна медленно шла, тяжело дыша, обливаясь потом; ее бил болезненный кашель. Она попыталась привести мысли в порядок, но никак не могла избавиться от испуга и потому была не в состоянии постичь значение этого странного и дикого инцидента.
Действительно ли кто-то пытался убить ее или нет?
И если да, то почему?
Мог ли это быть какой-нибудь пьяный дорожный хулиган? Вряд ли, слишком уж точным, продуманным, чуть ли не балетным было движение большого автомобиля.
Все логические ответы лежали в области параноидального мышления, и она наотрез отказалась позволить мыслям двинуться в этом направлении. Там обитает безумие. Она думала о зловещих словах Бартлета насчет разработанных несколько десятков лет назад планов, окруженных глубочайшей тайной, о стариках, знающих секреты, которые нужно скрыть, о могущественных людях, готовых на все ради защиты своих репутаций. Но Бартлет, по его же собственным словам, сидел в кабинете, склоняясь над пожелтевшими от времени бумагами, и был слишком уж далек от действительности, погрузившись в хитросплетения теории заговоров.
Однако не могло ли быть так, что инцидент с автомобилем устроили для того, чтобы напугать ее и
