– Не знаю и не желаю знать. Но, к сожалению, это уже не важно.
– В каком смысле?
Купер подошел к двойному окошечку и окинул взглядом двор.
– Ваш процесс, если таковой состоится, пройдет в гражданском суде, в присутствии как военных, так и гражданских лиц. Они вас оправдают... Но как военный, вы должны предстать перед трибуналом. Они приняли решение возобновить против вас дело и добиться смертной казни сразу по окончании процесса.
– Что? – Боннер медленно поднялся со стула. Он весь напрягся, мускулы на его шее вздулись от напряжения. – На каком основании? Сколько можно?! Если я оправдан... А я оправдан!
– С вас снято обвинение в убийстве, но не в грубом пренебрежении своими обязанностями. Вы не послушались приказа, вот и нарвались на неприятности. – Купер продолжал смотреть в окно. – У вас не было никакого права там находиться, майор! Вы подвергли опасности Тривейна и его прислугу. Вы втянули американскую армию в события, находящиеся вне сферы ее действий, исказив тем самым наши намерения...
– Но это же, черт возьми, подтасовка!
– Это, черт побери, правда, солдат. – Купер резко повернулся на каблуках. – Чистая, простая правда. В вас могли стрелять в целях самозащиты, законно. Клянусь Богом, мы это докажем.
– Но у них была армейская машина. Мы можем доказать это!
– Армейская машина... В том-то все и дело! Не машина Тривейна, не сам Тривейн... Черт бы вас побрал, Боннер, разве вы не видите? Тут много чего намешано. Вы не можете больше оставаться в армии.
Пол в упор посмотрел на генерала.
– А кто собирается копаться в деталях? – спросил он, понизив голос. – Вы, генерал? Не думаю, что это подходящее занятие...
– Боюсь, что придется. С вашей точки зрения, именно я должен этим заниматься. Вас не удивляет, что я пришел к вам сюда – по собственной воле?
Боннер понял справедливость слов генерала. Все было бы гораздо удобнее, если бы Купер ничего ему не сказал.
– Зачем же вы сделали это?
– Потому что вам и так досталось. Вы заслуживаете лучшего, Боннер, не сомневайтесь, я это знаю. Что бы ни случилось, я сделаю все, чтобы... Чтобы вы могли навещать отставного офицера в Ратленде.
«Значит, генерал все же решил отойти от дел», – подумал Пол. Он уже не приказывает, а предлагает сделку.
– Значит, вы избавите меня от тюрьмы...
– Обещаю. Меня в том заверили.
– Но погоны я потеряю?
– Да... К сожалению. Такая, знаете, интересная ситуация. Придется действовать по правилам. Никаких отклонений. Мы не можем позволить, чтобы намерения армии подвергались сомнению. Нельзя, чтобы нас обвинили, будто мы кого-то покрываем.
– Опять темните, генерал. Прошу прощения, но вам это удается плохо.
– Я не в обиде, майор, вы знаете, я пытался справиться с проблемами все эти годы, последние семь- восемь лет. Похоже, не удалось. Получается только хуже. Хочется надеяться, что я сохранил одну из лучших черт людей старой гвардии.
– Вы говорили, что армия хочет от меня избавиться, убрать с глаз долой.
Бригадный генерал Купер плюхнулся в кресло, расставив ноги, – поза боевого офицера, отдыхающего в своей палатке. Так спали многие из них после тяжелого дня на огневой точке.
– С глаз долой – из сердца вон, майор... А если получится, то вон из страны. Именно так я и советую вам поступить, если военный трибунал будет отменен.
– Господи! Ведь все это было запланировано заранее, разве не так?
– Есть один вариант, Боннер. Впервые он пришел мне в голову, когда я гулял по полянке, покрытой глубоким снегом. Он показался мне не то чтобы забавным, но... Ирония судьбы, знаете ли.
– А именно?
– Вы можете получить от президента отсрочку... Отсрочку приведения приговора в исполнение. Кажется, это называется правительственная отмена. Забавно, не правда ли?
– Как же это возможно?
Бригадный генерал Купер встал с кресла и медленно вернулся к окну, выходящему во двор.
– Эндрю Тривейн, – тихо произнес он.
Роберт Уэбстер ни с кем не прощался по той простой причине, что, кроме президента и нескольких клерков штата Белого дома, никто не знал о его уходе. Чем скорее, тем лучше. Газеты объявят, что Роберт Уэбстер, три года исполнявший обязанности помощника президента, оставил свой пост по состоянию здоровья. Белый дом принял отставку, пожелав ему всего наилучшего.
Аудиенция с президентом длилась ровно восемь минут, и, выходя из Комнаты Линкольна, Уэбстер чувствовал на своей спине пристальный взгляд Первого человека страны. «Он не поверил ни одному моему слову» – думал Уэбстер. Да и почему он должен был верить? Даже правда звучала неубедительно. Уэбстер говорил, говорил, и его слова выдавали усталого, обессилевшего человека. Он пытался объяснить, что
