– Я тоже не мог поверить, когда вдруг понял, что мне это не безразлично. – Тривейн рассмеялся скорее своим мыслям, нежели словам жены, и закинул ноги на кофейный столик. – Я слушал Армбрастера и ходил на встречи, потому что думал, что слова приведут к результату. А результатом станет доклад. Я был зол как черт. Затем понял, что столкнулся с профессионалами, а не с испуганными воришками, застигнутыми на месте преступления. Они – охотники за талантами, Филис. И мне нечего им возразить! Когда наши компании только еще развивались, я целыми месяцами рыскал по различным корпорациям здесь и за рубежом, переманивая лучшие умы, какие только мог купить. Я до сих пор помню об этом. Всякий раз, когда встречаю по-настоящему ценного человека, мне хочется тут же позвонить твоему брату... Эти люди занимаются тем же, чем занимался и занимаюсь я... Только в больших масштабах и в ситуациях куда более сложных. И если в первые недели или месяцы я потерплю крах, то они от меня и мокрого места не оставят. И все же я начинаю думать, что очень важно попробовать!
– Ты не объяснил почему.
Тривейн убрал ноги со стола и встал. Сунув руки в карманы брюк, он шагал по ковру, стараясь попасть ногой в узоры, как мальчишка, играющий на тротуаре в классики.
– Ты хочешь узнать всю суть?
– А почему бы и нет? Я люблю тебя, нашу с тобой жизнь и жизнь наших детей. Все оказалось сейчас под угрозой, и я напугана. Напугана до смерти.
Энди посмотрел на жену. Во взгляде его, как всегда, была теплота, но глаза были устремлены куда-то вдаль, смотрели сквозь Филис.
– Я тоже... Ты спрашиваешь почему? Да потому, что вдруг у меня на самом деле получится, Филис? Я не обманываю себя: я не гений, по крайней мере, не чувствую себя таковым, как бы там они себя ни ощущали.
Но я не считаю, что президенту обязательно нужно быть гением. Он должен уметь быстро соображать, решительно действовать – пусть даже не всегда справедливо, – выдерживать огромное давление. И, пожалуй, в первую очередь уметь слушать. Уметь отличать искренний крик о помощи от лицемерия. Думаю, смогу выдержать все, кроме давления: об этом я ничего не знаю. По крайней мере, в достаточной степени. Но если я хочу доказать себе, что возьму препятствие, то должен вступить в борьбу. Потому что все, кто связан с «Дженис индастриз», нуждаются в помощи. Когда я впервые встретился с Фрэнком Болдвином, он привел мне одно высказывание, над которым я тогда посмеялся. Фрэнк сказал, что никто не может избежать того, что ему суждено, когда приходит время предначертанному свершиться. Мне показалось это чересчур вычурным и не обязательно верным. Но когда после нескольких несчастных случаев политическая арена пустеет, а приличный человек может совершенно опустошить ее своим уходом, когда сильные мира сего почему-то считают, что я могу изменить ситуацию, я не уверен, что у меня есть выбор. Не уверен, что у нас есть выбор. Фил.
Филис Тривейн внимательно, даже холодно, смотрела на мужа.
– Почему ты выбрал... нет, не то! Почему ты позволил этой партии выбрать тебя, а не другого? Если президент не будет переизбираться на второй срок...
– Из чисто практических интересов, – перебил Энди. – Сейчас, мне кажется, не имеет значения, под каким знаменем идет человек: обе партии раскалываются. Сейчас важен сам человек, а не банальности республиканской или демократической философии. Президент будет тянуть до последней минуты, прежде чем объявит о выходе из борьбы. Мне потребуется это время – хотя бы для того, чтобы убедиться, что я им не нужен.
Филис по-прежнему молча глядела на мужа.
– И ты готов подвергнуть себя – и нас – этому кошмару, зная, что все может оказаться впустую?
Тривейн облокотился о каминную полку и посмотрел на жену.
– Мне бы хотелось заручиться твоим согласием... Впервые в жизни я чувствую, что все, во что я верю, находится под угрозой. Парады, враги и флаги здесь ни при чем – нет ни героев, ни негодяев. Это постепенное, но неизбежное разрушение. «Запрограммированное», как любит говорить Боннер, хотя я не уверен, что он знает подлинное значение этого слова и его подтекст... Но такова реальность. Фил. Люди, стоящие за «Дженис индастриз», хотят управлять страной, поскольку убеждены, что лучше во всем разбираются, чем средний избиратель, и могут внедрить свои идеи в систему. Таких, как они, сотни. Рано или поздно они сплотятся воедино и, вместо того чтобы быть частью системы, станут самой системой... Меня это не устраивает. Я, правда, не знаю точно, что бы меня устроило, но только не это. Мы всего в десяти шагах от создания нашего собственного полицейского государства, и я хочу, чтобы люди знали об этом.
Тривейн отошел от камина и направился обратно к кушетке. Смущенно улыбнувшись жене, он снова тяжело опустился подле нее.
– Неплохая речь, – мягко заметила Филис.
– Прости... Я не собирался произносить речи. Филис взяла мужа за руку.
– Только что произошло нечто ужасное, – сказала она.
– Что же?
– Я поставила этот пугающий титул перед твоим именем, и он подошел.
– На твоем месте я бы не спешил перестраивать Восточную гостиную... Может быть, моя первая речь в сенате не пройдет, и тогда придется упаковывать чемоданы.
Филис изумленно отдернула руку.
– Бог мой, так ты там был? Ну-ка расскажи мне. На случай, если придется заказывать новые рождественские открытки. Значит, сенат?
Глава 45
Джеймс Годдард, дав задний ход, съехал со склона и двинулся вдоль шоссе. Стояло ясное холодное утро. Свежий ветер, огибая холмы Пало-Альто, пронизывал до костей, вгонял в дрожь. Этот воскресный день словно был создан для принятия решений.
Свое решение Годдард уже принял. Через час-другой он покончит с этим.
