застегнутом на все пуговицы. Не то чтобы он был почитателем строгого стиля в одежде – в сущности, ему было наплевать на то, кто как одевается, – просто порой у него начинало рябить в глазах от этого нескончаемого пестрого потока…
А может быть, он просто входил в полосу очередного творческого спада, когда все начинает раздражать, даже этот город, ставший ему домом. Хотя это и несправедливо – «супермаркет с пальмовыми проходами» был к нему неизменно благосклонен.
– Ну как? – обратился Остерман к жене.
– Очень хорошо. Пожалуй, у тебя даже могут возникнуть проблемы?
– Что? – Берни снял с вешалки полотенце. – Какие проблемы?
– Ты слишком глубоко копаешь… Можешь задеть больное место… – Лейла взяла следующую страницу и, заметив усмешку мужа, добавила: – Подожди минуту, я сейчас закончу читать. Возможно, к концу тебе удастся выпутаться…
Берни Остерман опустился на плетеный стул и, зажмурив глаза, подставил лицо теплым лучам калифорнийского солнца. На губах его по-прежнему играла улыбка. Он знал, что имела в виду жена, и мысль об этом была ему приятна.
Хотя много лет он пишет сценарии по одному шаблону, но еще не разучился «копать глубоко» – когда действительно этого хотел.
Бывали моменты, когда желание доказать самому себе, что он может писать так, как много лет назад в Нью-Йорке, возникало в нем с неодолимой силой.
Да, прекрасное было время, полное дерзновенных замыслов и честолюбивых планов… Вот только ничего, кроме намерений и замыслов, он не имел. Несколько лестных отзывов, написанных такими же начинающими писателями. Его хвалили за «наблюдательность», «проницательность», «психологизм», а однажды даже наградили эпитетом «выдающийся». Конечно, это льстило его самолюбию, но не более того, и потому они с Лейлой очутились здесь, в этом безумном сверкающем городе, и стали охотно, с удовольствием отдавать, вернее – продавать свой талант миру телевидения и кино.
Но когда-нибудь… когда-нибудь, думал Берни Остерман, все повторится. Какое наслаждение – сидеть за письменным столом и не спешить, не думать ни о гонорарах, ни о неоплаченных счетах! Только писать. Возможно, он совершит большую ошибку, но… для него было важно сознавать, что он еще в силах вернуть все это.
– Берни!
– Да?
– Это прекрасно, милый. Просто замечательно, правда, но ты сам должен понимать, что это не пойдет.
– Пойдет!
– Такое они не выпустят.
– Ну и черт с ними!
– Нам платят тридцать тысяч за приличную часовую драму, а не за два часа экзорцизма с финалом на кладбище.
– Это не экзорцизм. Это правдивая история с очень печальным концом, – обиделся Остерман.
– Ее не купят. Они потребуют внести изменения.
– Я ничего не буду менять!
– Решать им. Мы просто не получим оставшиеся пятнадцать тысяч долларов.
– Дьявол!..
– Ты же знаешь, что я права.
Лейла накинула на себя полотенце и нажала на кнопку на подлокотнике шезлонга. Спинка кресла поднялась, и Лейла села прямо.
– Болтовня! Каждый раз пустая болтовня. В этом сезоне мы дадим что-нибудь значительное. Полемичное очередное вранье.
– Они расторгнут контракт. Хвалебным отзывом в «Таймс» не станешь расплачиваться за кредиты в Канзасе.
– К черту!
– Не горячись. Лучше окунись еще разок. Или поплавай – бассейн большой. – Лейла пристально смотрела на мужа. Он знал, что значит этот взгляд, и, улыбнувшись, тряхнул головой. Улыбка его была печальной.
– Ладно, тогда правь сама.
Лейла взяла со стоявшего рядом стола карандаш и желтый блокнот. А Берни поднялся и направился к кромке бассейна.
– Как ты думаешь, Таннер захочет присоединиться? По-твоему, я могу с ним поговорить?
Жена отложила карандаш и подняла голову.
– Не думаю… Джонни ведь не такой, как мы…
– Не такой, как Джо и Бетти? Дик и Джинни? Не понимаю, чем же он так от нас отличается?
– Я не стала бы на него давить. Он – репортер. Его называли ястребом, помнишь? «Ястреб Сан-Диего»… У него прочный хребет. Если его сильно согнуть, то, распрямившись, он может очень больно ударить.
– Он думает так же, как мы… Он точно такой же.
– И все же послушай меня. Не торопись. Считай это пресловутой женской интуицией, но не спеши… Ты можешь все испортить.
Остерман нырнул в бассейн и проплыл под водой тридцать шесть футов до противоположного края.
«Лейла права только наполовину, – думал он. – Конечно, Таннер бескомпромиссный журналист, но он же разумный человек. Он не может не видеть, что творится вокруг. Каждый должен сам позаботиться о себе. Иначе вряд ли удастся жить так, как хочешь, писать, что тебе нравится, и не заботиться о погашении кредитов».
Берни вынырнул на поверхность и ухватился за бортик бассейна. Отдышавшись, он оттолкнулся от стенки и, сильно работая руками, поплыл к тому месту, где сидела жена.
– Я загнал тебя в угол.
– Тебе это никогда не удастся, – спокойно произнесла Лейла, быстро записывая что-то в блокноте. – В моей жизни было время, когда тридцать тысяч долларов казались мне баснословной суммой. «Бруклинский дом Вайнтрауба» не входил в число преуспевающих фирм Манхэттена.
Она вырвала из блокнота страницу и сунула ее под бутылку из-под пепси-колы.
– У меня таких проблем не было, – улыбнулся Берни, лежа на воде. – Остерманы – неизвестная ветвь рода Ротшильдов.
– Я знаю. Твои цвета на скачках – красно-коричневый и ярко-оранжевый.
– Да, вот еще что! – громко воскликнул Берни, радостно глядя на жену. – Я не говорил тебе? Сегодня утром звонил инструктор из Палм-Спрингс. Двухгодовалые жеребцы, которых мы купили, делают три фарлонга за сорок одну секунду!
Лейла Остерман опустила блокнот на колени и рассмеялась.
– Нет, знаешь, это, пожалуй, слишком. А еще хочешь играть в Достоевского!
– Я понял намек… Что ж, возможно, когда-нибудь…
– Да-да, конечно. А пока присматривай за кредитами и за своими бешеными жеребцами.
Остерман фыркнул и поплыл к противоположной стенке бассейна. Он снова подумал о Таннерах… Джон и Элис Таннер… Он называл их имена в Швейцарии. В Цюрихе восприняли это с энтузиазмом.
Бернард Остерман принял решение. Жену он как-нибудь убедит.
В эти выходные он обязательно поговорит с Джоном.
Пройдя по узкому коридору своего дома в Джорджтауне, Дэнфорт отпер входную дверь. На крыльце стоял Лоренс Фоссет – сотрудник Центрального разведывательного управления. Он улыбнулся и протянул хозяину руку.
– Доброе утро, мистер Дэнфорт. Мне звонил из Маклина Эндрюс… Мы с вами уже встречались, но вы, наверное, не помните. А для меня это была большая честь, сэр.
Дэнфорт внимательно посмотрел на своего собеседника и улыбнулся в ответ. В досье ЦРУ говорилось, что Фоссету сорок семь лет, и Дэнфорт подумал, что выглядит он гораздо моложе. Широкие плечи,
