– Наверное, я недостаточно ясно выразился, миссис Эпплетон. Этот доклад из Европы носит угрожающий характер, и я вынужден собрать некоторую информацию. Например, перед тем как ваш сын возглавил кабинет, насколько глубоко он вникал в дела своего отца? Часто ли он посещал Европу вместе с вашим супругом? Кто составляет его ближайшее окружение в Бостоне? Все это чрезвычайно важно знать. Мне необходимо получить сведения о людях, которых знали только вы, о тех, кто прежде приходил навещать его в Эпплетон-Холл.
– Эпплетон-Холл… Вверх по дороге на Эпплетон-Хилл! – неожиданно вставила старая дама, напев странный мотивчик. – С лучшим видом на Бостон… и так будет века. Я знаю, это не больно здорово, но говорят, он сам подобрал это на клавикордах, наш Джошуа I, да-да, и сам написал слова. Это было более ста лет назад. А затем и Джошуа тоже.
– Миссис Эпплетон?! После того как ваш сын вернулся с войны в Корее…
– Мы никогда не говорили об этой войне! – Она почти кричала, взгляд ее стал враждебным, но через секунду вновь затуманился. – Конечно, когда мой сын станет президентом, они не смогут вертеть мной как им вздумается. Меня сохраняют для специфических случаев. – Она замолчала и рассмеялась. – После очень специфической подготовки у врача. – Она опять замолчала и поднесла указательный палец к губам. – Видите ли, молодой человек, трезвость – не главное мое достоинство.
Скофилд наблюдал за ней очень внимательно и был опечален тем, что видел. Под маской опустошенности можно было разглядеть другое лицо, с некогда живыми и ясными глазами.
– Мне очень жаль. Я думаю, что очень больно сознавать подобные вещи.
– Нет, напротив, – капризно воскликнула она. Теперь настала ее очередь изучать его. – Вы думаете, что вы умны?
– Я никогда не задумывался об этом, – ответил он. – Но у меня есть чутье. Как давно вы… больны, миссис Эпплетон?
– С тех пор, как я пытаюсь помнить. А это уже достаточно долго… уверяю вас.
Брэй снова взглянул на хрустальные графины.
– А конгрессмен навещал вас в последнее время?
– А почему вы спрашиваете? – Казалось, вопрос ее удивил.
А может, она была начеку?
– Просто так, без всякой цели, – стараясь сохранять равнодушный тон, ответил он. Ему не хотелось тревожить ее сейчас. Он еще не был уверен, но ему почему-то казалось, что с ней что-то происходит. – Я сказал сиделке, когда она открыла дверь, что конгрессмен послал меня сюда и что он сам должен быть здесь с минуты на минуту.
– Хорошо же вы придумали! – воскликнула она, и триумф послышался в старческом голосе хронической алкоголички. – Нет ничего удивительного, что она пыталась остановить вас!
– Вот из-за этого? – спросил Брэй, указывая на графины. – Кругом бутылки, очевидно, вы пьете каждый день. Может, ваш сын стал бы возражать.
– Не будьте таким дураком! Она пыталась остановить вас, потому что вы лгали ей и она не поверила вам!
– Лгал?
– Конечно! Мой сын – конгрессмен, и мы встречаемся только в особых случаях, только после специального курса лечения, когда я выхожу вместе с ним к его обожаемой публике, которая должна лицезреть его обожаемую мать. Мой сын никогда не бывал в этом доме и никогда не собрался бы приехать сюда. Последний случай, когда мы были с ним вдвоем, имел место почти восемь лет назад. Даже на похоронах его отца, хотя мы и стояли рядом, мы едва разговаривали.
– Могу я знать почему?
– Вы не можете! Но я могу сказать, что это не имеет никакого отношения к тем вещам, о которых вы тут говорили.
– А почему вы никогда не говорили о Корее, как вы признались?
– Не нужно настаивать, молодой человек! – Она поднесла стакан к губам. Ее рука тряслась, и бренди капало на ковер. Потом она уронила стакан.
– Черт возьми! – Скофилд поднялся с кресла.
– Оставьте его! Не поднимайте! – произнесла она тоном приказа.
– Но я все же подниму его, – сказал он, становясь перед ней на колени.
– Ну хорошо, поднимите. И подайте мне другой, если вы так любезны.
– Непременно. – Он пересек комнату, отойдя к другому столику, и налил ей бренди в новый стакан. – Вы сказали, что не любите говорить о войне в Корее…
– Да, я так сказала, – прервала она его. – Я никогда не обсуждаю эту тему.
– Вам можно позавидовать. Я в том смысле, что вы можете поступать так, как говорите. Обычно это удается не многим. – Он стоял перед ней, и его тень падала ей на лицо. Ложь продолжалась. – Например, я так не могу. Я тоже был там, так же, как и ваш сын.
Женщина сделала несколько глотков почти не останавливаясь, с жадностью, как это бывает у алкоголиков, когда им вдруг кажется, что в горло почти ничего не пролилось. Бренди начало заволакивать ей мозги.
– Войны уничтожают нечто большее, чем тела, оставшиеся на поле брани. Случаются ужасные вещи. А с вами случались ужасные вещи, молодой человек?
– Со мной они тоже случались.
– Они делали вам эти ужасные вещи?
– Какие, миссис Эпплетон?
– Вас душат, бьют, хоронят заживо, в ваши ноздри забивается земля, грязь, вам трудно дышать… Умирание… медленное. Вы умираете в сознании. – Женщина описывала пытки северокорейских лагерей.
– Нет, такого со мной никогда не случалось.
– А с ним случилось. Доктора говорили мне. И это его изменило. Он внутренне изменился. Но мы не должны говорить об этом.
– О чем? – Брэй не понимал, что она имеет в виду. – Вы про конгрессмена?
– Тс-с-сс! – Старая женщина быстро допила оставшееся в стакане бренди. – Мы никогда, никогда не должны говорить об этом!
– Я понимаю, – произнес Брэй, хотя ничего не понимал.
Джошуа Эпплетон IV никогда не был в лагерях. Он избежал лагерей, избежал плена, спасаясь сотни раз!
– Но я не заметил в нем больших перемен с тех пор. Он просто стал старше. Конечно, я не так уж близко знал его двадцать лет назад, но для меня он один из самых великолепных людей, которых я когда-либо встречал.
– Внутри! Это все там, внутри! – Женщина резко прошептала, почти шипя. – У него… маска! А люди так обожают его. – Неожиданно слезы полились из ее затуманенных глаз, а вместе с потоком слез хлынули и слова, вырвавшиеся из самых глубин памятливой души: – Он был таким прекрасным мальчиком, таким прекрасным молодым человеком. Не было такого, как мой Джош, мой любимый мальчик. Он был так добр!.. Пока они не проделали над ним эти ужасные вещи. – Она рыдала. – Я была так несчастна! Я – его мать – не могла этого понять! Я хочу вернуть моего Джошуа! Я так хочу вернуть его!
Брэй опустился перед ней на колени и взял из ее рук пустой стакан.
– Что вы имеете в виду, когда говорите «вернуть»?
– Я не могу понять! Он стал так холоден, так далек от меня. Они отняли у него всю его доброту и жизнерадостность! В нем не было ярости! Он вышел из госпиталя… он так страдал там, перенес такую боль, а я не сумела понять. Он смотрел на меня, но в его взгляде не было радости, не было любви. И внутри у него ничего не было!
– Госпиталь? Это тот случай, вскоре после войны?
– Он так страдал… и я так много пила… так много. С каждой неделей, что он был на этой проклятой войне, я пила все больше и больше. Я не могла вынести этого! Он составлял все, что у меня было. Мой муж… Одно название… Но мы оба были виноваты, я полагаю. Он презирал меня. А я так любила моего
