прошлого. Избавиться от чего?
– Мало ли от чего. Безработица свирепствует по всей Италии… А может, безответная любовь или не слишком преданный любовник? Эти причины несущественны… должны быть несущественны для нас. То, в чем мы хотим ее использовать, не имеет отношения к ее прошлому.
– Я так не думаю. И потом, с чего бы нам доверять ей вот так сразу. А если и рискнем, ты думаешь, ей самой нужно наше доверие?
– Она же была там, когда убили старуху. Этого может оказаться достаточно…
– Ну, это, конечно, может послужить отправной точкой, но только в том случае, если она улавливает связь между тем, что мы делаем, и тем, что она видела там.
– Мы же объяснили ей. И потом, она же слышала, что сказала старуха.
– Пока что она до сих пор все еще в шоке и смущена. Пора бы ей убедиться, что надо держаться нас.
– Ну так убеди ее!
– Я?!
– Она верит тебе больше, чем своим «социалистическим товарищам», то есть мне. Это же очевидно.
Скофилд поднял стакан и, глядя поверх него на русского, спросил:
– Ты собирался убить ее?
– Нет. Такая мысль должна была прийти в голову тебе, но не мне. И она все еще сидит у тебя в мозгу. Мне стало не по себе, когда я увидел, как ты держишь руку на пистолете.
– Да, было дело… – Брэй отставил стакан и взглянул на девушку. Он не стал объяснять, почему он держал руку на оружии. Берлин так и не отошел в прошлое, и Талейников понял это по-своему. Правда, теперь зрение и мозг Скофилда уже не способны сыграть с ним злую шутку: он все видел ясно при ярком свете дня. И Антония уже не казалась ему похожей на его жену. Он, пожалуй, тоже мог бы убить ее, если бы понадобилось.
– В таком случае она пойдет со мной! – заявил Брэй. – И через сорок восемь часов мне все будет ясно. Наша первая встреча будет организована без ее участия. Мы свяжемся напрямую. Две следующие устроим через нее, обговорив предварительно код, разумеется… В общем, проверим ее. Если, конечно, она нужна нам и согласится помогать.
– А если не нужна или она сама не захочет?
– Ну, с этим я разберусь. Это на мне, и я сам решу. – Брэй вытащил сложенные вместе листья салата, раскрыл их и достал список, пожелтевший еще больше – сок впитался. Тем не менее буквы были прекрасно различимы.
Талейников начал перечислять, не глядя в листок и добавляя некоторые пояснения от себя:
– Граф Альберто Скоцци, Рим; сэр Джон Уоверли, Лондон; князь Андрей Ворошин, Санкт-Петербург, разумеется Россия, ныне Ленинград; сеньор Мануэль Ортис Ортега, Мадрид, – вычеркнут; Джосес – это, конечно, Джошуа Эпплетон, штат Массачусетс, США. Испанец был убит самим падроне на вилле Матарезе, и поэтому его следы искать не придется. Оставшиеся четверо, конечно, уже умерли, но потомки по крайней мере двоих из них живы до настоящего времени, широко известны и занимают высокое положение. Это Дэвид Уоверли и Джошуа Эпплетон IV. Один из них – секретарь по иностранным делам, другой – конгрессмен от штата Массачусетс. И мы немедленно настроим их против себя, как только начнем копать под них.
– Я против, – сказал Брэй, глядя на листок бумаги, заполненный почти детским почерком. – Потому что мы знаем, кто они, зато мы ничего не знаем о других. Кто их потомки? Где они живут? Именно потому, что об оставшихся двоих ничего не известно и поиски могут сопровождаться сюрпризами, я полагаю, начать стоит как раз с них. Дэвид Уоверли и Джошуа Эпплетон IV, скорее всего, не имеют ничего общего с Матарезе.
– Почему ты так уверен? – спросил Талейников.
– Все, что мне известно, не свидетельствует об их связи с Матарезе. Они не имеют с Орденом ничего общего. Об Уоверли я знаю по досье, он легко идет на компромиссы, гибок, и по его характеру не похоже… он не подходит. А Эпплетон – либеральный реформатор, игнорирующий классовые различия, защитник рабочих и интеллектуалов. Он – нечто вроде сиятельного князя и благородного рыцаря, и многие в Америке прочат его в Белый дом на будущий год.
– Ну чем не резиденция для подельников Матарезе?
– Да глупо как-то, несерьезно… Он незауряден.
– Возможно, ты обладаешь умением внушать и убеждать. Согласен насчет обоих. Тогда начнем с двух других, то есть с Ленинграда и Рима.
– Семьдесят лет назад старый Гильом произнес: «Вы и ваши люди сделают то, что я уже не смогу». Интересно, что значит это «ваши»? Неужели потомки? Как-то слишком просто, – размышлял Брэй.
– Конечно несложно. Но «ваши» может означать не потомки, а наследники, избранные за определенные качества, входящие в Орден не по рождению, – заметил Талейников. – Однако не забывай, что все они принадлежали к некогда могущественным кланам и семьям. А Уоверли и Эпплетон таковы и теперь. В этих кругах наследование по крови – традиция. И этот признак приоритетный. Им предстояло унаследовать землю, то есть земной шар. И старуха сказала, что в этом-то и состояла месть Гильома де Матарезе.
– Я помню об этом. Но старуха сказала также, что они – лишь исполнители, а управляет, руководит ими другой, чей ледяной голос словно жестокий ветер… Пастушок, кем он стал теперь, спустя столько лет?..
– Начнем все же с семей, – повторил Талейников. – Если его можно разыскать, то только через остальных.
– Ты сумеешь вернуться в Россию, в Ленинград?
– Запросто. Через Хельсинки. Это будет для меня трогательная поездка. В молодости я провел там почти три года, учился в Ленинградском университете. Там-то спецслужбы и разыскали меня.
– Не думаю, что тебя там ждут с распростертыми объятиями. – Скофилд снова вложил листок в своеобразную обложку и убрал его в карман. Затем достал небольшую записную книжку. – Когда будешь в Хельсинки, остановись в отеле «Тэвэстиан», и я свяжусь с тобой. Я скажу, кого тебе нужно будет разыскать там. Да, не забудь назвать свое имя по легенде, под которым ты там остановишься.
– Рудаков. Петр Рудаков, – сказал русский не задумываясь.
– Кто это?
– Виолончелист севастопольского симфонического оркестра. У меня есть его документы, мне они давно понадобились… для разнообразия.
– Надеюсь, никто не заставит тебя играть на виолончели.
– Не беспокойся, придирчивые критики уже сделали свое дело.
– Давай займемся кодом, – предложил Брэй, глядя на Антонию, которая премило беседовала с бастийским солдатом, подошедшим к ней. Она держалась неплохо, смеялась приветливо, но не нарушая дистанции, не обнадеживая домогателя. Она была не лишена элегантности. По взглядам солдата на девушку Скофилд понял, что парень не помышляет о дальнейшем развитии отношений.
– Как ты думаешь, что может произойти? – спросил Талейников, глядя на Брэя.
– Я буду знать это в течение ближайших сорока восьми часов, – коротко ответил Скофилд.
Глава 18
Траулер подошел к итальянскому берегу. Зимнее море было яростным и штормило, судно плохо справлялось с течением, поэтому плавание длилось около семнадцати часов. Путешествие это означало для Скофилда не только начало охоты за потомками семьи Скоцци. В ожидании лодки Скофилд сумел расположить девушку к достаточно откровенному разговору, ибо у него появились время и возможность поближе узнать Антонию Граве – такова была ее фамилия, поскольку ее отцом оказался француз, сержант-артиллерист, попавший на Корсику во время Второй мировой войны.
– Так что видите, – сказала она, – уроки французского стоили не дорого, но и пригодились лишь для того, чтобы злить папочку, который так и не научился изъясняться с моей матерью-итальянкой.
Антония все еще продолжала вспоминать, что случилось с бабушкой, но все же чувствовала себя уже куда лучше. Она начала смеяться и иногда не могла остановиться, просто хохотала, словно смех снимал ее напряжение. Сидя рядом с Антонией, Скофилд не мог поверить, что эта девушка, в бриджах цвета хаки и свободном грубом жакете, еще недавно храбро вступила в диалог с ними там, на холмах, держала их под
