толстоствольным деревьям. Поверженным противникам доверительно сообщили, что они могут рассчитывать на быстрое освобождение, но только до тех пор, пока не вытащат каким-либо образом изо рта кляпы и не закричат. Ибо в данном случае гнев угнетаемого, нещадно эксплуатируемого народа падет на их головы, причем буквально, поскольку со скальпами им придется расстаться.
С каждым, естественно, обошлись во время пленения соответственно его поведению и полу. Английская леди оказалась существом куда более разумным, чем ее спутник, попытавшийся опрометчиво применить какой-то восточный приемчик, что окончилось вывихом его левой руки в локтевом суставе. Коротенький сопящий американец понадеялся, что ему удастся снять потихоньку с плеча короткоствольный армейский автомат, а в результате растянулся на земле со сломанными ребрами. Однако самую тяжкую участь вождь Повелитель Грома – урожденный Маккензи Лохинвар Хаукинз, хотя его второе имя обычно вычеркивали из деловых бумаг, – уготовил четвертому лазутчику. Хаук всегда считал уместным приберечь самый мощный удар для последней атаки. Нельзя же было рассчитывать взять Роммеля[34] в первом же выступлении против Африканского корпуса[35]: такого просто не бывает.
Хаукинзу предстоял поединок с верзилой, мозги которого, судя по всему, находились в обратной пропорции к его росту. В соответствии с хорошо проработанным планом единоборства с мужчиной вдвое моложе себя Хаук ловко уклонился от удара и тут же вонзил выставленные вперед твердые, словно камень, пальцы в живот супостата: по запаху, исходившему изо рта противника, он заранее определил, что это подействует. И действительно, из горла разведчика взметнулся вверх фонтан индейской пищи. Воспользовавшись этим, Мак завернул амбалу руку за спину, что и завершило схватку.
– Имя, звание и твой номер, солдат?!
– О чем вы? – выдавил из себя между двумя рвотными позывами лазутчик, окрещенный службой охраны Повелителя Грома Быком.
– Я требую, чтобы ты назвал свое имя и сообщил, на кого работаешь. Ну, живее!
– У меня нет никакого имени, и я ни на кого не работаю.
– Ложись брюхом вниз!
– Черт бы вас побрал, имейте сострадание!
– С какой стати? Разве ты не пытался вырвать сердце из моей груди? И в том, что угодил в переделку, ты сам виноват, солдат.
– От земли так скверно пахнет!
– Не так плохо, как ото всех вас, четверка клоунов. Делай что приказывают: ты у меня в плену.
– Там мокро… Хорошо, хорошо, меня зовут Заступом!
– Как кличка сойдет. Кто твой командир?
– О чем вы?
– На кого ты работаешь?
– Да вы что, спятили?
– Хорошо, солдат, придется тебе расстаться с остальным содержимым твоего желудка… Ну и как, нравится тебе наша жратва? Если «да», то жри это снова, ты, почитатель краснокожих.
– Иисусе, жрите это сами! Я ничего не должен бы вам говорить. Но вы сами назвали «Краснокожих»!
– Опять за свое, мурло?
– Он играл за них! За «Краснокожих»… Дайте же встать, Христа ради!
– Играл за краснокожих? Говори яснее, ты, чистильщик нужников! Что за чушь пытаешься мне подсунуть?
– Неужто так трудно понять? Ведь вы были так близки к истине, когда упомянули о «Краснокожих»! Пока он находился на поле, остальной команде нечего было делать. Он не нуждался в других защитниках. Срывался с места и несся вперед, сбивая с ног нападающих из «Намата»! Прямо еврейский Геркулес какой- то.
– Нападающие… «Намат»… Краснокожие… О господи, это же так ясно: речь идет о футболе! Ну, и кто же такой Геркулес?.. Был только один защитник подобного рода во всей истории Национальной футбольной лиги – Хайми Ураган!
– Я ничего не говорил! Это вы сказали!
– Ты, солдат, не имеешь ни малейшего представления о том, что я сказал, – тихо произнес Хаук скороговоркой. Освобождая этого быка человеческой породы от веревок, которыми прикрутил он своего пленника к дереву, генерал бубнил хрипло себе под нос: – Золотой Голдфарб…[36]. Ведь это я завербовал этого сукина сына, когда служил в Пентагоне!
– Что вы сделали?
– Ты никогда ничего не слышал об этом, Заступ! Поверь мне: никогда ничего не слышал! Мне необходимо тотчас бежать отсюда! Я пришлю кого-нибудь за вами, идиотами, но ты… ты никогда ничего не говорил мне, понял?
– Конечно! Но я был бы счастлив услужить вам, мистер великий вождь индейцев!
– Надо уладить одно дельце, сынок, так, пустячок, впереди же нас ждут большие свершения. Ударим же по нежному воздыхателю с самой чувствительной во всем этом Городе Чудес нервной системой!.. Золотой Голдфарб, так вот оно что… Мне немедленно нужен мой поверенный, и я знаю, где находится эта неблагодарная скотина!
Винсент Манджекавалло, директор Центрального разведывательного управления, смотрел на телефонную трубку в своей простертой руке с таким видом, будто сей неодушевленный предмет был носителем заразной болезни. Когда истерический голос на линии умолк, поскольку его обладатель нуждался в глотке воздуха, главный разведчик страны резко приставил трубку к уху и произнес спокойно и мрачно:
– Ты, печеное яблоко, слушай меня. Я делаю все, что в моих силах, и должен заметить, что хотя ваша свора и оплачивает мой талант, но разговаривать со мной вы не умеете и к тому же захлопываете перед моим носом двери в ваши ублюдские загородные клубы. Ты берешься за это дело? Тогда будь моим гостем. Я посмеюсь до упаду, когда ты утонешь в нашей кастрюле с обеденным варевом… Еще что-то хочешь узнать, ты, решительная личность? – Манджекавалло замолчал, потом заговорил снова, но уже более мягким и дружелюбным тоном: – Кто кого дурачит? Не исключено, что мы все утонем в этом бочонке супа. Пока что у нас, по существу, ничего нет. Этот суд так же чист, как мысли моей матушки. И никаких изъянов!.. Да-да, благодарю тебя от всего сердца.
– Прости, что я тебя рассердил, старина, – сказал насморочным голосом государственный секретарь на другом конце провода. – Но сам понимаешь, с какими трудностями столкнемся мы на предстоящем совещании в верхах. Боже мой, подумать страшно, какие неприятности нас ждут! Как может президент вести переговоры с позиции силы, используя предоставленные ему широкие полномочия, если суд всерьез ломает голову над тем, позволить или нет никому не известному крошечному индейскому племени смять нашу главную линию обороны? Небеса, что с нами всеми происходит, а, старина?!
– Не то, что хотелось бы, bambino vecchio.[37]
– Прошу прощения?
– Так говорят итальяшки о людях твоего типа, чего я никак не могу понять. Разве мальчик может быть старым?
– Ну, видишь ли, это просто словосочетание. Вроде таких выражений-символов, как «старая школа», «старые узы». Так я это себе представляю. Право же, все очень просто.
– Может быть, что-то вроде «famiglia antuca maledizione»[38], a?
– Слово «семья» я понял и думаю, что в широком плане это красивая фраза из иностранного языка.
– Мы придерживаемся иного мнения. За такие слова и убить могут.
– Прошу прощения…
– Не важно… Мне все никак не удается собраться с мыслями.
– И я в том же положении: не могу сосредоточиться, да и только!
– И все же, приятель, попробуем сконцентрировать внимание на вопросах, включенных в повестку дня предстоящего совещания в верхах. Первое – не может ли босс отложить его под тем предлогом, что у него, например, грипп или, скажем, герпес? Или это грубо, как ты думаешь?
